Полет бабочки. Восстановить стертое

Рядом со мной стояла высокая пожилая женщина — старухой назвать ее не поворачивался язык. Осанке позавидовала бы и балерина. И хота баба Глаша, как называл ее Андрей, была довольно полной, скорее ей подошло бы слово «статная». Легкое черное пальто, черные с проседью волосы собраны в тяжелый узел — не на макушке, как у старушек, сворачивающих остаток косицы в фигу, а почти на шее, как это было модно в шестидесятые годы. А глаза ее почему-то напомнили мне маленький сладкий арбуз. Не сам арбуз, конечно, а семечки — маленькие, черные, словно лакированные.

— Еле успела. Объявили в последнюю минуту, да еще на дальнюю платформу. И вагон в самом конце. Боялась, что уйдете. Андрюшка вас хорошо описал. Или можно на «ты»? — (Я кивнула.) — Ну вот и хорошо. А я Аглая Спиридоновна. Можно просто баба Глаша, все так зовут. Ну, пойдем, что ли?

Я покорно поплелась за бабой Глашей к подземному переходу. От ее голоса, низкого, раскатистого, мне стало совсем не по себе. Я вспомнила, как Андрей говорил, что баба Глаша только кажется суровой, а на самом деле очень добрая. Но веселее не стало.

Что делать, выбирать теперь не приходится.

Я напряженно рассматривала все, что попадалось на пути, иногда даже чуть опуская очки — чтобы увидеть все в настоящем цвете. Давай, вспоминай, вспоминай, говорила я себе. Белый красивый вокзал с внутренним двориком и высокой часовой башней, пальмы с тяжелыми, словно жестяными лапами.

Нет, никак.

Когда мы с бабой Глашей, пробившись сквозь толпу таксистов и теток, желающих сдать комнату, пришли на автобусную остановку, я наконец-то набралась смелости спросить:

— Скажите, здесь есть такая гора — Арабика?

— Есть, — невозмутимо отозвалась баба Глаша. — Только не здесь, а в Абхазии. Хребет Арабика. Отсюда его не видно, а вот с горы Ахун — да, видно. А что?

— Нет, ничего, просто так, — пробормотала я.

Было очень жарко, по спине струйкой стекал пот, ноги в теплых сапогах пекло. Я расстегнула куртку. К счастью, маршрутку ждать долго не пришлось.

— Шесть «а», — обрадовалась баба Глаша. — Садимся.

В маршрутке было грязно, пахло гнилой тряпкой. Тут и там висели забавные объявления, отпечатанные на принтере: «Хлопнешь дверью — станешь льготником», «Тише скажешь — дальше уедешь», «Просьба орехи, семечки и бананы есть с кожурой». Да и сам проезд обошелся до смешного дешево.

— Пока еще по городу семь, а от вокзала пять, — сказала баба Глаша, вынимая кошелек. — А в Питере сколько на маршрутке?

— По-разному. Где десять, а где и пятнадцать. А то и больше.

— Кошмар! — изрекла баба Глаша и надолго замолчала.

Слава богу, неболтливая. Я смотрела в окно, но пейзаж ни о чем мне не говорил.

— Остановочку! — сурово потребовала вдруг баба Глаша.

Маршрутка резко затормозила у обшарпанных гаражей, и я чуть не ударилась лбом о спинку переднего сиденья.

Окружающее к оптимизму особо не располагало. С одной стороны — кучка невысоких домов, среди которых пятиэтажные хрущобы смотрелись небоскребами. С другой — сплошные гаражи. Поодаль — маленькая белая церковь и — сколько глазу хватит — кладбище. Оно спускалось по склону горы вниз и тут же поднималось на противоположный склон. Издали ряды надгробий казались хаттифнатами — белыми сказочными существами из какой-то детской книжки.

— Нам туда, вниз.

«На кладбище?!» — испугалась я, но баба Глаша повела меня в обход гаражей, за которыми оказались ряды частных домов, до самого низа лощины. Попадались небольшие лачужки, но в основном дома были явно зажиточные — большие, каменные, в два-три этажа.

— Это еще город? — спросила я.

— Конечно, — усмехнулась баба Глаша. — А что же еще? Это называется Верещагинская балка. А внизу — Верещагинский ручей. Мой участок как раз рядом с ним. Сейчас вниз спустимся. Как: по лестнице или прямо? По лестнице дольше.

Я посмотрела на длинную крутую лестницу с кривыми бетонными ступенями и ржавыми перильцами, которая ныряла в кусты между двумя участками. Конца ее видно не было.

— Пойдемте прямо.

Баба Глаша кивнула и повела меня дальше по дороге. Сделав широкую петлю, дорога превратилась в заросшую тропинку, ведущую в жутковатый тупик.

— Как же здесь вечером ходят? — удивилась я.

— А чего здесь ходить-то вечером? Вечером дома сидеть надо. Ну если что, то окна светятся, не заблудишься.

— А… если бандиты?

Баба Глаша хотела что-то сказать, но посмотрела на меня и промолчала.

Наверно, подумала, что мне уже никакие бандиты не угрожают, решила я. И правда, грабить нечего, насиловать страшно.

Дальше пошли и вовсе партизанские тропы. Даже не тропы, а какой-то пролаз между двумя заборами. И так круто под уклон, что мне пришлось идти в раскорячку на полусогнутых ногах. Несколько раз я поскальзывалась на прошлогодних листьях, а потом и вовсе чуть не упала в ручеек, наискось пересекавший тропку.

— Здесь только от врагов прятаться, — проворчала я, очищая о камень подошвы сапог.

Наконец мы спустились в балку и оказались у нарядного белого домика за забором из крупной рабицы. «Ул. Пионерская», — прочитала я на прибитой к столбу табличке. Выбравшийся из будки черный ризеншнауцер заходился истеричным лаем.