Полет на месте

«Это был главнокомандующий… (Так что Улло, как он признался мне сорок лет спустя, вздрогнул и на миг подумал — Лайдонер) генерал–майор Майде. Он сообщил, что правительство утром покинет Таллинн и отправится на берег Пуйзе, чтобы оттуда перебраться в Швецию».

«И что это означает?» — спросил кто–то из них, Лааман или Улло.

«Это означает — приказ главнокомандующего: что я должен распустить свою боевую единицу. Правительство прекратило сопротивление и покидает страну».

Может, адмирал и не послушался бы. Может, продолжал бы слепо цепляться за свой замысел: что ему удастся, что нам удастся повторить схему 18‑го года и выиграть новую Освободительную войну. Скорее, казалось (как я себе представляю), что он взвешивает, выполнять ли ему приказ — ну да, конечно, не самодеятельного, совершенно законного, однако новоиспеченного главнокомандующего… Возможно, он его не выполнил бы. Но Великие Постановщики очень часто бывают наделены слабым воображением, и чем они величественнее, тем слабее их воображение и тем крепче они цепляются за однажды выбранный путь. Нет–нет, я, разумеется, не имел в виду в качестве Великого Постановщика этого старика, который стоял, выпятив седую бородку, в серой шляпе, надвинутой на глаза, буравящие пустоту… Между прочим, когда я однажды спросил у Улло, как выглядел Питка в тот момент, он, я хорошо помню, ответил: «Слушай, я ведь еще меньше тартуанец, чем ты, но некоторые тартуские лица я запомнил. Ты ведь знаешь профессора по детским болезням, Адо Люйза. Главной гордостью которого была его красавица–дочь — госпожа Орас, не так ли? Знаешь, когда я сейчас сравниваю запомнившиеся мне лица этих двух людей, они кажутся мне такими похожими, что я не могу их друг от друга отличить». Что же касается меня, то когда я говорю о Великом Постановщике, то я действительно не имею в виду двойника этого профессора–педиатра, но саму Историю, по меньшей мере саму Историю пространства и времени — здесь и тогда. Так что я не преувеличиваю, во всяком случае, не слишком преувеличиваю: в этот момент в дверь постучали и какой–то бледный прапорщик воскликнул:

«По Ангерьяской дороге в поселок входят девять русских танков!»

Адмирал постоял мгновение посреди комнаты. Если бы не борода, очевидно, было бы видно, как сжались его зубы и как окаменел подбородок. Его ярко–голубые, как эмаль, глаза, воистину детские глаза — вдруг сузились, подернулись серебром, и, бог его знает, не навернулись ли слезы на глаза старого человека, это можно представить?.. Во всяком случае, он чуть не гаркнул на Лаамана и Улло:

«Идемте!»

Они прошли маленький вестибюль, который даже на зал не был похож, сквозь гудящую от возбуждения и беспомощности толпу. Кто–то крикнул.

«Господин адмирал! Русские танки в поселке! Бросьте нас по обеим сторонам шоссе! У нас противотанковое оружие…»

Питка рявкнул: «Знаю! Один снаряд против девяти танков…»

Они подошли к школьной двери. Гул и говор стихли. В эту минуту затишья отчетливо донесся грохот танков в километре от школы. Питка сказал:

«Мужики! Сейчас из Таллинна пришло распоряжение главнокомандующего. На его основании приказываю: боевой отряд «Адмирал Питка» прекращает военные действия! Разойтись! Рассредоточиться по лесам! Бесследно исчезнуть! До лучших времен, кто до них доживет, — марш–марш!»

Одни побежали за своим оружием, узелком или котелком. Другие закричали в ответ: «Господин адмирал! Мы не согласны! Мы продолжим, черт возьми…» Кто–то выкрикнул навзрыд: «Господин адмирал, это же предательство! Предательство!..»

Кто знает, услышал ли их Питка. Он махнул Лааману и Улло рукой и широко зашагал через двор к машине Лаамана. Высокий прапорщик кинулся следом за ним.

«Господин адмирал, а как же насчет того, чтобы выпороть?»

«Кого выпороть?..»

«Господин адмирал, ну того, кто хлеб украл?..»

Питка остановился: «Приказ выполнить! Выдрать его по первое число!»

Прапорщик пытался найти оправдание: «Но господин адмирал — ведь хлеб–то все равно достанется русским?..»

Питка рявкнул: «Эстонец не должен воровать, даже у своих палачей! — И затем нетерпеливо обратился к Лааману и Улло: — Идемте!»

И они поехали. На том самом открытом BMW, на котором Лааман и Улло только что сюда прибыли. Где–то на грязной проселочной дороге между Хагери и Хайба им встретился мотоциклист в форме Омакайтсе. Питка его остановил. Кто и куда? Из волостного штаба Омакайтсе. В Вазалемма. Сообщить, что коммуняки сбросили утром в лес Люманду парашютистов.

Питка сказал: «Отставить! Отвези–ка этого человека в Таллинн», — и указал на Улло.

Парень спросил: «А почему я должен вам подчиняться?»

Питка сказал: «Потому что я адмирал Питка».

Парень вытянулся по команде смирно: «Тогда конечно».

Улло вышел из машины, ступил в грязь, но Питка его окликнул: «Секундочку». Он дал знак Улло следовать за ним и пошел вдоль канавы. Улло — следом. В тридцати шагах от мотоциклиста Питка остановился, повернулся к Улло и тихо сказал: