Полет на месте

«Мы, мама и я, заказали на маленькой химической фабрике Хассельблата, что на Палдиском шоссе, порошок лаванды. Его паковали там в мешочки из папиросной бумаги, в каждом несколько граммов порошка. Я проштемпелевал каждый мешочек золотыми буквами «Прачечная Аура». В каждый пакет чистого белья клали мешочек или два. И это подействовало. Вскоре клиенты стали у нас спрашивать, где его можно купить. И мы сами стали продавать. Зарабатывали на этом, если я правильно помню, десять сентов с мешочка. Безделица, конечно. Но клиентов у нас поприбавилось. Между прочим, госпожа Пихл, то есть госпожа Кару, продолжала отдавать нам в стирку белье. Так что в июне 37‑го, когда я по приглашению дяди Йонаса и тети Линды последний раз отправился отдыхать в Пярну, мы попросили моего одноклассника Томпа и его сестру Вийре подменить нас. Каарел подменил меня, а его сестра — мою маму, которой давно пора было передохнуть.

Итак, я убедил маму, чтобы она тоже взяла отпуск на две недели, раз уж нам представилась такая возможность. Если она считает это нужным, можно заглядывать каждый день в прачечную, но расслабиться ей необходимо. И уехал по узкоколейке в Пярну».

17

Улло убеждал меня: «Эти мои поездки в Пярну, три раза по две–три недели, были эпизодами. А мои визиты в дом Барбаруса с дядей Йонасом и тетей Линдой — эпизодами в эпизодах. С тех пор миновало пятьдесят лет.

Когда я с чемоданом из крокодиловой кожи — пара белья да дюжина книг — появился на улице Папли, дядя Йонас и тетя Линда давно уже были там. Квартира, как я рассказывал, состояла из жилой комнаты докторской четы, спальни и маленькой кухни. К ней примыкали большая прихожая и просторная веранда. Веранда выходила в сад, и войти в нее можно было из прихожей, проходной веранда не была. Обстанов–ка — плетеные кресла, книжная полка, стол с торшером и софа. Тетя Линда проводила меня туда, чтобы я обживался. День начинался с того, что мы по очереди, установленной жребием, готовили утренний кофе, и из холодильника (его каждые десять дней наполняли свежим льдом) вынимали съестное и готовили бутерброды. После чего я махал тете с дядей рукой от калитки и шагал, прихватив книжки, солнечные очки, синее махровое полотенце в полоску и плавки, на пляж. Купался, полеживал на солнышке да почитывал до обеда. И лишь на второй–третий день ощутил, к а к необходим мне этот отдых после трудового года на двух работах в редакции и прачечной. Как он нужен был моей маме. Посему настрочил ей открытку, чтоб она переложила все дела на Каарела и Вийре, и отдохнула бы хорошенько.

Обедали обычно дома. Хотя тетя Линда и дядя Йонас старались произвести впечатление более или менее обеспеченных людей, но про экономию не забывали. Однако в кафе раза два все же сходили. Навестили и Барбарусов, а поскольку для дяди Йонаса это был визит к коллеге, то доктора Вареса. В его дворце на улице Вилмси».

Улло подумал немного и продолжил:

"«Во дворце», конечно, не по–доброму сказано. В то время господин доктор еще не заслуживал недоброго отношения. Он был уважаемым врачом с широким кругом пациентов — от безработных рабочих до директоров фабрик, а то и богатых американских туристов, и все они ценили его как врача. Более осведомленные знали, что он в какой–то мере был конструктором медицинских инструментов. Изобретателем. Сконструировал портативный измеритель плеврофункций. Да–да. И как стихотворец Барбарус был явлением, которое принимали во внимание. Большим поэтом я его никогда не считал. Для этого его ощущение слова было огрубленным, чувство ритма, да, особенно чувство ритма, плоским. Но Туглас 45 о нем писал, что, может быть, его неотесанность нуждалась в такой неуклюжей форме, может, она была для него самой подходящей. Во всяком случае, большим поэтом он не был, но в нашей поэзии — весьма интересное явление. Эдакий с социальными фанфарами господин. И при этом гуманист, которого можно было вызвать к больному посреди ночи. И образованный до мозга костей. Знаток французской поэзии, например. И ценитель французского вина.

Однако «дворец» по отношению к его дому, повторяю, не по–доброму сказано. В Центральной или Северной Европе врачи такого уровня живут в еще более изысканных особняках. Его дом был всего лишь одноэтажным строением с мезонином на весьма второстепенной улице. Разумеется, дюжина комнат. Те, в которых я побывал — кабинет, библиотека, столовая, гостиная, — обставлены на широкую ногу. Трубки микроскопов словно только что отполированы. Половина мебели из дуба и красного дерева, вроде бы специально заказана для господина доктора у Адамсона — Эрика. Адамсон был родственником или свояком Семпера 46, старого приятеля доктора. Кстати, сам он летом должен быть в Париже, на Международной выставке, где ему вручат золотую медаль. За тарелки, кожаные изделия и прочее. Ну и конечно же там был Яан Вахтра с резьбой по дереву и живописью. Давний друг хозяина, уж не знаю с каких пор. И великолепный портрет хозяйки дома, написанный Варди.