Полет однодневки

Пока я, матерясь сквозь зубы, боролась с неустойчивой связью и давала пояснения карантинному врачу, Хи каким-то немыслимым образом добрался до мостика. Услышав за спиной душераздирающий кашель, я обернулась. И прочитала понимание своей участи в тусклых бирюзовых глазах. Хи понял, что он обречен. И надежды у него нет. Мы бы никогда не успели добраться до крупной планеты. Даже если бы свернули с маршрута.

Жутко было смотреть в эти блеклые, словно вылинявшие глаза, так сильно напоминающие мне Вальтана, и осознавать, что ничем не можешь помочь. Глаза, у которых был взгляд смертельно больной собаки. Которая все понимает, но ничего сказать не может.

Через двое суток кашель вдруг пропал. Совсем. Но осталась ужасающая одышка. Хи лежал, не двигаясь. И все равно каждый вдох ему давался с огромным трудом. Словно он на собственных плечах тащил в гору наш почтовик. Дыхание со страшным шумом вырывалось из его истерзанной груди.

Умом я понимала, что это уже конец. И жутко боялась оставить арлинта одного. И в то же время я до истерики боялась его смерти. Это было совсем не так, как в случае со свернувшим себе шею Ки Лиу. А других смертей в моей жизни пока не было.

Хи пролежал сутки, с трудом отвоевывая у смерти каждый вздох. Не смыкая глаз, слепо глядя в одну точку на потолке.  А когда корабельный хронометр равнодушно начал отсчет вторых суток с момента исчезновения кашля, Хи вдруг прикрыл глаза и едва слышно прошептал, тяжело отдуваясь после каждого слова:

 -  Крис,… в… моем… левом… нагрудном… кармане…микрочип… Отдай… пожа…луйста,… кому-то… из… знакомых… арлинтов… Мои… сородичи… знают… что… делать.

На несколько долгих минут арлинт умолк. А потом тяжело добавил:

 -  Я тебя… умоляю… доставь… весточку… обо мне… моей маме.

На последнем слове из груди арлинта вырвался долгий свистящий хрип. Хи дернулся и затих. Навсегда.

Мне не нужно было фиксировать никаких особых подробностей, так как офис уже был в курсе моих обстоятельств. Поэтому я, обливаясь слезами, доверила тело Хи космосу. И осталась совсем одна на всем корабле. Впереди было семь месяцев полной изоляции.

***

Одиночество – это, наверное, самая страшная участь для человека. Через месяц полной изоляции я начала говорить со своим отражением в зеркале и с андроидом для тренировок. Ловила себя на том, что объясняю роботу, что буду сегодня делать, и приходила в ужас. А потом все повторялось опять. И это было куда страшнее, чем игра в молчанку с игумаром.