Полет орлицы

Муж и жена беседовали в их покоях, куда в открытые окна густо вливался аромат полевых цветов. Хозяин только что смыл с себя походную грязь, оделся в свежий наряд.

– Она с нашей Жанной. Дева учит ее искусству войны, – улыбнулась графиня.

– Ты так легко говоришь об этом?

– Они подружились.

Ей казалось, что супруг нервничал, а это случалось с ним редко.

– Подружились! – с горечью усмехнулся Люксембург. Он покачал головой. – Подружились…

– Что в этом плохого? – Она взяла его за руку. – Тебя что-то тяготит, я вижу. Этот епископ… пожаловал сюда из-за Жанны? – настороженно спросила графиня.

– Ты угадала, милая. Англичане хотят выкупить Деву Жанну, пока это не сделал Валуа. Если он вообще собирается ее выкупать! Мне кажется, он решил бросить ее на произвол судьбы.

Графиня закрыла руками рот:

– Господи…

В этот самый момент с затянувшейся прогулки возвращались две Жанны. Юная герцогиня хотела похвастаться своими достижениями: она блестяще метнула десять дротиков с десяти шагов, каждым поразив цель – узкий ствол дуба. Она держала свою подругу и учителя за руку, не отпускала. Жанна покорилась ей. Но что-то мешало пленнице чувствовать себя свободно, больно хватало сердце. Она знала – что: приезд Жана Люксембургского и его гостя, прятавшегося в богатой карете. И теперь, остановившись в дверях, она явственно услышала последние фразы – мрачное: «Мне кажется, он решил бросить ее на произвол судьбы» и недоуменное: «Господи…» Жанна удержала за руку свою ученицу, но юная герцогиня и сама поняла, что мать и отчим сейчас их не ждут. Они хотели повернуться и уйти, но не сумели. Решили подслушать.

– За англичанами церковь и папа, – продолжал Люксембург. – Кардинал Винчестерский убедит понтифика в своей правоте. Бедфорд уже предложил за Деву десять тысяч ливров. (Юная герцогиня де Бар взглянула в глаза подруге и увидела, как губы той дрогнули.) Филипп готов уступить им. Он не хочет ссориться с Бедфордом и желает получить свой куш до того, как Жанна навредит себе. А я давал клятву во всем подчиняться ему! Я вкладывал свои руки – в его руки, перед Господом Богом, и не могу ослушаться своего сюзерена – герцога Бургундии!

– Он не посмеет продать ее, это… неблагородно!

– Дела Жанны плохи, – только и ответил Люксембург.

Граф не хотел сообщать жене, что Филипп не стал бы унижать его беспрекословным приказом. Но сколько эти французы могли раздумывать – покупать свою героиню или нет? А война требовала денег, земли Люксембургов истощались. Дева же была сундуком, набитым золотом!

– Я послал людей Жанны к Карлу Валуа, – продолжал он, – предупредить его, чтобы он поторопился… – граф Люксембургский глубоко и непритворно вздохнул. (Жанна сжала руку своей притихшей юной подруги так, что та едва не ойкнула от боли и не выдала их.) – Но надежды мало. А сейчас мне и монсеньору Кошону предстоит разговор с моей тетушкой.

Его жена кивнула:

– Боитесь, граф, что она лишит вас столь долгожданного наследства?

– Я оказался между двух огней, графиня, и потому надеюсь на ваше понимание.

Через пять минут Жанна была в своих покоях. Гость, этот монсеньор Кошон, приехал за ней! Ее хотят продать – и кому? – англичанам! Проклятым годонам!! И еще – отцам инквизиторам, которые вот уже год поносят ее со всех кафедр, подчиняющихся Генриху Шестому! Да лучше в ад! Лучше – смерть!.. Но страшнее всего была даже не угроза ее продажи, а слова: «Он решил бросить ее на произвол судьбы».

Вот отчего стыло сердце…

– Как слуга церкви, графиня, я уже имел честь сказать вам, что мы думаем о Деве Жанне и ее так называемых «подвигах», – говорил Пьер Кошон тетке графа, Жанне Люксембургской. – И потому я взываю к вам от лица всего христианского мира…

Поклоны и расшаркивания остались позади. Первые слова, касающиеся дела, уже прозвучали в парадной зале. Их суть графиня уловила как нельзя лучше: «инквизиция, христианский долг, пособничество дьяволу». А за ними слышались другие: «англичане, лорд Бедфорд, месть». Старуха то и дело поглядывала на своего племянника, стоявшего недалеко от Кошона. И взгляды ее не предвещали племяннику ничего доброго.

– Поймите, графиня, – осторожно продолжал Кошон, – бывают ситуации, когда любой христианин должен положиться на мнение церкви. А церковь считает, что Жанна – злостная еретичка…

– Во-первых, монсеньор, есть две церкви: одна прославляет Карла Валуа, другая – Генриха Ланкастера. Вы о какой из них говорите?

– Вы и сами можете догадаться, о какой.

– И все же?

– О той, что поддерживает истинного короля – Генриха Шестого.

– Вот незадача, монсеньор, другая половина церкви утверждает, что истинный король – Карл Валуа, а Генрих Шестой – самозванец.

Пьер Кошон оглянулся на Жана Люксембургского. Но выражение обезображенного шрамами лица доблестного рыцаря говорило: разбирайтесь сами, ваше преосвященство!

– А ведь я – крестная мать Карла Валуа! Вам это неизвестно, монсеньор?

Епископ Бове даже отпрянул: коварный Люксембург, кривой мошенник – ничего не сказал об этом! Надо было как-то держать удар…