Полёт попугайчика

– Это передается из поколения в поколение, – уже спокойнее сказал он. – Вспомни школу. Все, что происходит, все называется «небольшими проблемами». Меня окунули в мусорный бак – небольшая проблема, Митфорд, так бывает… А куда делась Элис Мёрфи?

– Ее семья переехала.

– А почему ее семья переехала, а семья Макгейла все еще здесь и раздает венки на Рождество? В том, что Элис была вынуждена уехать, вина Кирка, которому лень было взять пару презервативов из автомата… И ведь миссис Макгейл плевать, она даже не поинтересовалась, кто родился: мальчик или девочка…

Карла встала, вынула из шкафчика бутылку с ликером и наполнила два маленьких стаканчика.

– Будешь?

– Не знаю.

Карла выпила сама. Сначала опустошила один стаканчик, потом второй.

– Школьная жизнь – это всего лишь подготовка к взрослой, Томми, – сказала она. – Все не по-настоящему. Миссис Макгейл будет обожать своих внуков и внучек, но ей нужны настоящие внуки и внучки, которые появятся, когда Кирк станет взрослым и женится. Ребенок Элис – не то… И твой мусорный бак – это не беда, а проблемка, потому что мы пока еще дети, а у детей не бывает настоящих бед.

– Ты уверена?

– Конечно, – сказала Карла. – представь, ты вырастешь и вдруг не сможешь оплатить кредит за дом, останешься без жилья… Это настоящая беда. Или, например, твой сын будет наркоманом. Тоже беда. А мусорный бак и незащищенный секс – это не беды, а осечки. И да, Томми, если ты продолжишь заниматься фигней и не поступишь в колледж – это тоже будет настоящая беда. Так что постарайся написать что-то вразумительное и соответствующее теме конкурса, а не обличающую роль праведника, хорошо?

– Хочешь, покажу генеалогические древа? – помолчав, спросил Томми.  – Я нарисовал…

– Не хочу. Не желаю видеть в своих родственниках какого-нибудь Морана, пусть даже он мне родной брат, украденный сразу после рождения.

Она нежно погладила Томми по плечу.

– А что там было про Хогарта?

– Это неважно, – ответил Томми и скомкал листок в маленький, почти каменный шарик.

Он плохо себя чувствовал. Бессонница и накатившее напряжение заковали Томми в адреналиновый капкан. Вечерами он ложился в постель, но занимался только тем, что пытался утихомирить разошедшееся сердце, биение которого особенно отчетливо ощущал в тишине и темноте. Он выпивал литры черного чая, глубокой ночью исписывал страницу за страницей, переписывал газетные статьи, сводил картинки вместе, тянул одну ниточку к другой и совершенно ослеп ко всему, что окружало его в реальности.

Он и к Карле пришел, как к своеобразному приемнику информации, к необходимой для любого писателя воспринимающей субстанции, готовой слушать и впитывать.

Очнулся только тогда, когда ощутил ее рядом: теплое тело с чуть горьковатым ароматом кожи,  слабо-упругой, словно ножом срезанная цедра.

Рукав ее свитера, сухой и грубо подвернутый у локтя, чуть влажные пальцы. Карла ожила, и Томми отбросил в сторону распечатки, обнял ее и прижался виском к маленькой груди, под которой ощущался жесткий каркас дешевого лифчика.

– Мам. Ответь мне, пожалуйста. Ты хотела, чтобы я родился? Ты никогда потом не думала: а вот если бы он умер, я жила бы совсем по-другому?..

– Ты сошел с ума, милый.

– Ты можешь просто ответить?

– Конечно же, я хотела, чтобы ты родился и никогда об этом не жалела, Томми. А в чем дело? Ты меня в чем-то винишь? Я что-то сделала не так?

– Нет, все хорошо…