Полезное прошлое. История в сталинском СССР

Непосредственная связь с «вождем» ставила эту премию в особое положение, придавала ей своеобразный статус награды от самого Сталина, который лично принимал участие в отборе конкурсных заявок. В общих чертах механизм присуждения был следующим. Выдвинутые работы рассматривал комитет по Сталинским премиям, куда входили крупные деятели партии, искусства и науки. Согласно положению о Сталинских премиях, комитет мог учреждать из своего состава секции по отдельным специальностям, а также привлекать к оценке экспертные комиссии, состоявшие из ведущих ученых, не входивших в состав комитета. Секцию по историческим наукам в годы войны до самой смерти в декабре 1943 года возглавлял Е. М. Ярославский. Поскольку круг профессионалов, принимавших решение, был явно небольшим, это, очевидно, приводило к лоббированию трудов хороших знакомых. Решение секции направлялось в отдел агитации и пропаганды ЦК, где высказывались дополнительные соображения. Затем списки с краткими аннотациями рассылались членам специальных комиссий, состоявших из членов политбюро и Совета министров, которые высказывали свои соображения. Видимо, особую роль в судьбе лауреатов играл В. М. Молотов. Последнее слово, несомненно, принадлежало Сталину. При этом, надо заметить, мнение комиссии по премиям могло серьезно разойтись с окончательным вердиктом правителей государства, хотя в подавляющем большинстве случаев они и совпадали.

Списки награжденных и их портреты печатались в главной газете страны «Правде». Как указывалось в одной из статей, «Сталинские премии стали периодическим смотром советской науки, техники и культуры». Семантика смотра предполагала не только парадность, но и мобилизацию, предельную концентрацию усилий. В этом смысле премии – это еще и мобилизующий фактор.

Лауреаты мгновенно возносились на вершину научного олимпа, получая своеобразный научный, а по сути – социальный иммунитет в неспокойном и зыбком мире сталинской империи, где вчерашние кумиры в одночасье могли лишиться всего и оказаться в аутсайдерах. Например, С. В. Бахрушин, прошедший через «академическое дело» и побывавший в ссылке, присуждением Сталинской премии в 1942 году как бы получил гарантию неприкосновенности, признания своих заслуг перед советской властью. Сам Бахрушин признавался: «Вы понимаете, какое значение это обстоятельство представляет в моей жизни. Несколько дней я ходил как в тумане».

Сталинская премия, конечно, не всегда спасала от гонений. Так, в годы борьбы с «буржуазным космополитизмом» форменному разгрому подверглись лауреаты Сталинской премии И. И. Минц и Е. Н. Городецкий. Тем не менее до прямых репрессий дело не дошло.

Присуждение премии носило ярко выраженный политический характер. Книги, получившие премию, как правило, четко вписывались в идеологическую линию партии. Вот как говорил об этом К. М. Симонов:

Анализируя книги, которые он [Сталин] в разные годы поддержал, вижу существовавшую у него концепцию современного звучания произведения, концепцию, в конечном счете связанную с ответом на вопрос: «Нужна ли эта книга нам сейчас? Да или нет?» И всякий раз – и за произведениями, получавшими премии, и за идеями о создании произведений о чем-то или о ком-то, произведений, которые впоследствии были обречены, как правило, на премию – стояли сугубо современные политические задачи.

Приведенная цитата касается художественной литературы, но ее в полной мере можно отнести и к научно-историческим трудам. Поскольку в присуждении премии непосредственное участие принимал сам Сталин, исследования, удостоившиеся этой чести, сразу приобретали статус идеологического ориентира для других историков.

Для ученых получение Сталинской премии являлось высшим знаком почета. Если лауреат ранее еще не достиг административных высот, она становилась мощнейшим импульсом в его дальнейшей карьере. Так, ленинградский археолог Б. Б. Пиотровский признавал:

В 1946 г. лауреатов Сталинской премии было мало, и она изменила всю мою научную жизнь – я был причислен к «административным кадрам». Книгу об Урарту я писал в «свободное от оборонной работы время», второе же издание ее я стал писать «в свободное от административной работы время», и так на всю последующую жизнь.