Поляки и финны в российской науке второй половины XIX в.: «другой» сквозь призму идентичности

Наиболее авторитетными для славистики XIX в. стали работы немецких ученых-просветителей. В их репрезентациях народов Европы славяне обрели свое место и получили те характеристики, которые позже активно использовали и развивали деятели романтизма славянских стран[935]. К.Г Антон, рассмотревший собранные в античности и средневековье письменные свидетельства о славянах, одним из первых в XVIII в. обратил внимание на их «веселый, музыкальный нрав»[936]. Предполагается, что источником сведений об этой славянской особенности нрава / темперамента стало латинское выражение «sclavus saltans»[937], которое переводилось по-разному: и «танцующий невольник», и «прыгающий раб» («sclavus» имело также значение «славянин»)[938]. Впервые словосочетание было употреблено в Эпистоле IX в. при упоминании славянских племен. Определение «веселый» по отношению к славянам, весьма часто встречалось в описаниях славянских народов в XVIII в.[939], как принято считать, появляется именно с введением в научный оборот античных и средневековых источников о славянах, в которых они представлены как «превосходившие многие народы в пении, музыке и пляске»[940].

Современник Антона И.Г. Гердер в труде «Идеи к философии истории» (1784–1788) не ставил целью подробно рассмотреть источники о славянах, для него главной задачей было показать зависимость народа от природы и истории. Особенности славян он усматривал в качествах, присущих всем земледельческим народам Европы: они щедры, гостеприимны «до расточительства», покорны и послушны, ненавидят разбои, грабежи и насилие. Подчеркивал Гердер (как и Антон) «музыкальность» славян: «сажали плодовые деревья и, как того требовал их характер, вели веселую, музыкальную жизнь»[941] – она подтверждала миролюбие, которое, по мнению Гердера, и определило их будущее. Однако неудачное, как считал он, соседство с немцами и восточными татарами привело их к историческим «несчастьям», поскольку из-за привязанности к домашней жизни они «не смогли установить долговечного военного строя» и потому не в состоянии были оказать сопротивления агрессивным соседям. Главным поработителем славян Гердер считал германцев. Подчинение им сформировало новые черты: из кротких они превратились в хитрых, коварных и склонных к подчинению («коварная и жестокая леность раба»)[942].

Гердер, таким образом, объединил в своем объяснении несколько вариантов интерпретаций славянского нрава, которые уже использовались в литературе: добродушие, свободолюбие и «веселость» (с ее характерными приметами), взаимообуславливающие друг друга, и порожденную этими свойствами и земледельческим образом жизни разъединенность, ставшую причиной потери ими независимости. В гердеровской характеристике славян, таким образом, содержались две важнейших для славистики последующего столетия идеи: 1) возможность рассматривать состояние их древнего «общественного быта» в исторической преемственности «склонностей», как источника дальнейшего развития форм политического устройства и государственности; 2) трактовка их отношений с древними германцами как порабощение слабо организованного племени более сильным и агрессивным; 3) определение различий этнических (племенных) характеров германцев и славян. Это сопоставление было значимо для него, несомненно, в контексте определения «чужого» и «своего» – прежде всего в этнокультурном сопоставлении древних народов, так как общая концепция философа, как известно, состояла в идее влияния природного разнообразия на вариации исторической жизни народов. Между тем, осмысление гердеровского наследия в эпоху романтизма привело к своеобразной перекодировке этого тезиса: он стал восприниматься в контексте гегелевской философии – с его акцентом на противопоставлении «авангардных» в историческом отношении народов (германцев и немцев прежде всего) и «неисторических» (славян).

Так сравнение германцев и славян как племенных сообществ из задачи выявления культурной самобытности преобразовалось в основание цивилизационной классификации. Это привело к тому, что «веселость» славян, выражавшаяся в их музыкальности, в любви к танцам и песням, вписывалась в общий перечень патриархальных добродетелей, которые также можно было «использовать» как для объяснения врожденного легкомыслия и отсутствия общественной самоорганизации (повлекшего за собой завоевание их более «жесткими» народами и породившего иные формы «общинного быта»), так и для обоснования глубинных различий между германским и славянским «мирами».