Поляна чудес

У дерева валялся растерзанный Мишин труп. Мне бы не хотелось в подробностях описывать то, как он выглядел, или точнее то, что от него осталось, ибо картина эта отнюдь не для слабонервных. Одно скажу: правая нога, левая рука и часть живота отсутствовали. Волки ли его так изуродовали — оставалось тогда загадкой, но один факт не сходился — на его груди красовались глубокие раны от чьих-то костей, словно бы медведь, отошедший от спячки, рассвирепел до того, что оторвал и утащил с собой в ходе борьбы (ель над ним также была оцарапана) куски его больного тела.

Гришу вырвало той жалкой едой, которую мы заталкивали утром и еле прожёвывали по пути днём. Борис Николаевич молчал, но, даже глядя на него со спины, я понимал, что испытывает он грусть и боль от того груза ответственности, который кое-как согласился принять, ещё когда Миша только созывал людей в это путешествие.

Самому мне почудилось воспоминание, вставшее перед сознанием препятствием, о которое на полных порах влетела моя израненная душа. В детстве, когда мы с отцом вышли в небольшой поход под Москвой в лес, я, по всей видимости, заигравшись, отошёл слишком уж в сторону от нашего импровизированного лагеря. Отец спал, утомлённый путём по палящему солнцу, и прилёг ненадолго вздремнуть, он и не видел и не мог помочь мне при необходимости. А такая необходимость была — я заблудился, грубо говоря, в трёх соснах. Как бы не старался идти, всё никак не мог дойти до лагеря, от этого передо мною, наивным мальцом, впервые явился страх, закрывший мне рот до того, что я не мог вымолвить ни слова, ни то, что кричать, моля о помощи. Откуда взялся этот ужас, мне неведомо до сих пор. Как бы то ни было, под сгущающиеся сумерки и с безумно бьющемся сердцем я по совершенной случайности натолкнулся на сверкающие белые человеческие кости, оставленные, быть может, жестоким человеком, а быть может, стаей волков. И только тогда шок от увиденного позволил маске страха перед давящей неизвестностью спасть. Я закричал во всё горло, и этим спас себя — отец достаточно быстро нашёл меня и оттащил от увиденного.

Стоит ли говорить, что после того события я долго не мог прийти в себя, а страх остаться в одиночестве перед неизвестным и от того пугающим лесом давил на меня до того, что я не мог найти в себе силы заходить даже в парк. Нет, моя мечта находить труд в единение с природой не была оставлена, напротив, через шесть или семь лет после этого я поступил в университет на соответствующую специальность.

Но ужас так и не отступил и предстал предо мной в самой первой экспедиции в сердце леса. Я, хотя и находясь в окружении группы людей, осознал себя потерянным и никому не нужным, те же чувства были пережиты мною и в детстве. Мне казалось, что никто не был в состоянии вывести из этого состояния подступившей неопределённости.

Но, по счастью, не всё человечество остаётся равнодушным, когда кто-то испытывает трудность. Смеющаяся и весёлая первокурсница взяла меня под руку, с ней мы проговорили о нашей любви к исследованию нового и неизведанного всю экспедицию, так и подружились. Думаю, не трудно догадаться, что та была моя будущая жена, Полина.

А теперь её нет. Ужас захлестнул меня с новой, ранее не виданной силой. Всё же я тогда находился в глухой Сибири, в чудовищной метели. Вокруг, быть может, бродит стая волков, заманившая нас в засаду, давшая нам увидеть изуродованное тело товарища перед смертью. Возможно, в эту самую секунду твари выскочат из-за угла и скопом набросятся — никакое ружьё, заряженное солью, не поможет.

Борис Николаевич вздрогнул, наклонился к трупу и из-за пазухи достал у того потрёпанный блокнотик и карту. Бумага последней — нашей чуть ли не единственной возможности благополучно вернуться домой — была пропитана кровью и в нескольких местах оказалась порвана. После, стараясь держать себя в руках и не поддаваться всё нарастающей панике, он повернулся к нам. На глазах его стояли слёзы, руки крепко сжимали ружьё, губы дрожали от той давящей несправедливости, с которой мы все столкнулись. Мне наш проводник протянул смятые, залитые чёрной кровью страницы с Мишиными стихами, быть может, написанными перед смертью:

Предал всех, себя и цель, к которой шёл,

Сгину тут, навеки буду я забыт,

В пламени горю, не видеть мне восход,

Мы не встретимся — в аду мне место гнить,

Федя, Гриша, командир, простите…

— Там… — внезапно вымолвил Гриша, подползя к моей штанине (он едва ещё справлялся от увиденного и не мог даже стоять на ногах), махнул за древесный массив, скрывавший что-то за Мишиным телом, — там… — повторил он обессиленно, задыхаясь и начиная плакать, содрогаясь и надрываясь (они с Мишей были друзьями ещё до института, я не могу даже передать и часть в своём рассказе того, что он тогда испытывал).

Борис Николаевич немного нахмурился, вместе с ним я подошёл в ту сторону, куда указывал и продолжал указывать Гриша.

10