Поляна чудес

— Федь, — спросил вдруг меня Гриша, Борис Николаевич тут же недовольно посмотрел на него, — а почему ты во всём этом участвуешь? Всё же гораздо рациональнее было бы вернуться назад, силком уволочь Мишу.

Я ответил неспешно и туманно, осторожно ступая по хрустящему снегу:

— Мне не очень хочется говорить об этом… — вымолвил тогда я, и это было правдой, не передать, как часто приходилось выслушивать недовольный шёпот за спиной, общество только и говорило, что это я убил Полину, оно всегда смотрит лишь на последствия, но никогда не желает разбираться в причинах и процессах, которые ко всему и привели… всем только и нужны простые ответы, поданные на блюдечке с золотой каёмочкой, думаю, что так человечество и прекратит своё развитие, оставшись во власти догм и истин в последней инстанции. Грише же, наивному романтику, ещё, по всей видимости, не познавшему горечь утраты и тягот жизни, я ответил следующее: — У меня нет романтичной истории, подобной твоей… так скажем, я пообещал кое-кому принести чудо-цветы, теперь стараюсь всеми силами выполнить эту просьбу — только и всего. Кто знает, удастся ли вообще отсюда вернуться…

— Девушке? — догадался он.

— Да, можно и так сказать… — уклончиво ответил я.

— Повезло, что я не один такой вечно-влюблённый… — тихо вымолвил Гриша, казалось, он в чём-то для себя лишний раз убедился.

— А ну прекратить разговоры! — рявкнул Борис Николаевич, — рассредоточиться, смотреть в оба!

Мы разъехались на лыжах в разные стороны, дальнейший наш путь проходил под завывание ветра. Мои мысли тогда остановились на этом «вечно-влюблённый». Можно ли меня, не способного оставить своё травмированное прошлое и пойти дальше, назвать таковым? Влюблён ли я ещё в Полину, так же, как и в моменты, когда она жила? Или мне только так проще оправдывать собственную никчёмность, сводить смысл жизни до неких чудо-цветов? Я считал тогда, и отчасти думаю так до сих пор, что мой акт поиска растений, достойных моей погибшей жены, не более, чем способ извиниться перед ней. Остатки догорающей к ней любви, пожалуй, как и в случае Гриши, — возможность продолжать идти в сторону давящей неизвестности. Стал бы я при иных обстоятельствах забираться в такую глушь? Едва ли, хотя и тяжело оценивать ситуацию с позиции «если».

Наверное, мой рассудок, изрядно уставший от недосыпа, терзало именно первая часть — «вечно». Словно бы я навсегда буду влюблён в мою Полину и никогда не сумею выпутаться из пут давящего прошлого. Может, она понимала это, а потому перед смертью дала мне цель, которую я непременно обязан осуществить. Но, возможно, далее мне неверно показалось, словно цветы эти её недостойны? Искали ли мы открытий там, в горах Урала? Нет. Важнее было именно само путешествие, чем его цель. Может быть, тут так же? Полине очень бы хотелось, чтобы вместо горечи от утраты и ненависти к себе, я переключился и довершил причину нашего пребывания. Но при чём же здесь бог? Этот момент никак не мог сойтись, я должен был понять «зачем» она верит в него. Но сколько не бился — осознать к тому моменту так и не смог. Ни священники, ни самые её близкие не ответили на этот, надо думать, нетривиальный вопрос.

Скрипя сердцем, во мне постепенно начал расти гнев. Ты молилась Ему, верила в Него, а он вытер об тебя ноги, заставив мучиться. Он изначально проклял тебя болезнью, но ты всё равно неустанно следовала Его линии. Зачем? Действительно, зачем? Что такого Он даёт, что ты не могла получить ни от одного живущего и по-настоящему существующего?..

В закатных сумерках ни с того ни с сего поднялась суровая зимняя буря. Она яростно и, думается мне, с большой ненавистью к вторгнувшемуся человеку била мелкими ледышками и снежинками нам в лица. Видимость упала практически до нуля. Свет от наших включённых фонариков едва позволял видеть друг друга. Что уж и говорить о слышимости, если бы Миша и орал во всё горло как перед избушкой прошлым вечером, мы бы не сумели различить за инфернальным ветром и слово. В таких условиях оставалось только молится, когда у нашего проводника вновь включится чувство осторожности, которым он и славился на кафедре в многочисленных походах — явно было понятно, что беглеца мы отыщем лишь по случайности. Но Борис Николаевич неустанно шёл вперёд, спотыкался и даже падал, но он не мог оставить своего ученика в одиночестве перед суровыми погодными условиями. А может быть, боялся, что без карты мы не сможем добраться назад, не вернёмся к «Архангелу Михаилу», в столицу, к любимым стихам.

Блуждали мы, кажется, далеко не один час в тот роковой марш-бросок. Удача оказалась на нашей стороне. Борис Николаевич вдруг остановился у опушки, мы с Гришей, недолго думая, направились к нему.