Поляне

А по берегу гоняли двух коней — вороного и серого. Гоняли без передыху, покуда те не начали спотыкаться и наконец, загнанные, свалились. Их тут же добили секирами и отволокли к столбам, державшим лодию. Туда же добавили двух посеченных волов.

Милана моталась, как привязанная, от одной своей спутницы к другой, все ждала: сейчас и ее посекут, порубят… Начала мелко дрожать, ничего не могла с собой поделать. Уж скорей бы!..

Будто услыхали боги ее желание — подошел тот высокий, что кроил пса, поманил:

— Пойдем!

У Миланы подкосились ноги — полонянки успели подхватить, поддержали. В сопровождении высокого обогнули лодию на столбах, подошли к неказистому шатру — до того она этого шатра не примечала.

— Входи!

Войдя вслед за ней, высокий откинул меч, властно схватил ее за плечи, крутанул к себе лицом… А руки у Хорива тоже были сильные, но такие ласковые…

Отпуская ее и все так же ухмыляясь, высокий сказал:

— Передай своему мужу и моему князю, что только из любви к нему и к тебе совершил я сие. Иди!..

Ее встретили все те же полонянки — жалостливая и безразличная. Кто-то через их головы протянул руку с ковшом:

— Пей!

Отпила. Стало чуть полегче. Когда же конец? Скорей бы!

Но конца еще не видать было. Милану подвели к срубу без крыши, кметы подставили крепкие ладони под ее босые ноги и, придерживая всю, разом подняли до верхнего наката.

— Гляди туда! Что видишь?

Она заглянула внутрь сруба и ничего сперва не увидела, но затем ей почудилось, будто видит отца… и рядом — мать… Улыбается ласково своей несчастной дочери… Жалеет…

Сказала — ее опустили, тут же снова подняли, тем же манером.

— Гляди зорче!

Милана поглядела зорче. И увидела многих своих родичей — сидят все вместе, брагу пьют, ничем не заедают.

В третий раз опустили и подняли. В третий раз заглянула в сруб.

— Что зришь?

— Вижу… мужа вижу… он — там… окрест сад такой, зеленый-зеленый, и цветет весь… много отроков… муж заметил меня, к себе зовет… Ведите же к нему, ведите!

Милана не то видела и не то хотела говорить, совсем не то, но получилось отчего-то вот так, не иначе…

И повели горемычную к лодии. Вздрогнула, отшатнулась она, встреченная старухой — железноволосой, железноглазой.

— Пей!

Теперь приказывала старуха. Она отняла у Миланы бусы, обручи, височные кольца, выдернула серьги, едва не оборвав уши. Обе полонянки находились теперь при отвратительной старухе, беспрекословно выполняя каждое ее повеление. Они помогли Милане взойти на высокую лодию, следом вскарабкалась и железноглазая.

— Пей!

Милана выпила еще ковш. Который уж? Потеряла счет. Да и считала ли?

— Пой! — приказала старуха.

И она запела полянскую прощальную, всю пропела, от начала до конца.

— Теперь иди к нему!

Милана заколебалась было, но старуха цепкими, как у ястреба, сухими пальцами схватила ее русый затылок и втолкнула в шатер с покойником.

Тут впервые за все эти дни Милана закричала — тоскливым, отчаянным криком. Но никто снаружи ее голоса не услышал. Потому что, по знаку все той же зловещей старухи, окружившие лодию кметы звонко и часто заколотили по своим щитам — деревянным и кожаным, железным и медным, круглым и угловатым, всяким. Колотили кто чем: у кого был меч — мечом, другие — обухом секиры, иные — просто дубиной.

И шестеро кметов — один за другим — входили в забрызганный кровью шатер, к мертвому Усу и все еще живой Милане. И не было слышно, что они — один за другим — там творили. Потому что окрест неустанно били в щиты — грохот и звон висели над становищем, будто кипела здесь сеча лютая.

Ни одна дева и ни одна жена не должны были услышать крика обреченной. Иначе никто из них никогда после, ежели потребуется, не решится вызваться: «я!»

Шестеро кметов — один сменяя другого — все ушли наконец из шатра. Вместо них туда направилась в сопровождении двух силачей все та же железноокая старуха. Силачи, войдя в шатер, тотчас взяли полуживую Милану за руки и за ноги, швырнули к недвижимому Усу. Старуха тут же набросила ей на шею, где еще недавно красовались бусы, узкий засаленный ремень и отдала его концы силачам. И пока те тянули, каждый к себе, проворно выхватила из-за высохшей пазухи широкий нож и дважды всадила его меж ребрышек задушенной Миланы.

И ничего не было слышно снаружи: кметы били и били в щиты…

Смеркалось. И в сумерках появился совершенно нагой бородатый человек с факелом — брат Уса. Он забегал вокруг лодии, стараясь не глядеть на нее, отворачиваясь и наугад поджигая наваленный к столбам хворост. Мертвые кони и волы тоже были завалены хворостом. Старуха же и силачи давно покинули шатер, оставив в нем два трупа да рядом — остатки пса и петушиную голову.

Будто по заказу жуткой старухи, взыграл ветер с реки — столбы и лодия, окруженные хворостом, вмиг занялись бешеным пламенем, только треск пошел, да искры вперемешку с дымом рванулись в темнеющее небо.

— Боги любят нашего князя, — произнес старый сутулый кмет, опираясь на бывалую дубину и любуясь неудержимым пламенем. — Они сделали так, чтобы поскорей унести его туда, в свои зеленые сады.

10. Белый Волхв приходит к Хориву