Поляризация литературно-критических позиций и российское общественное сознание на рубеже 1980‑х — 1990‑х годов

Радикальными «левыми» критиками (по тогдашней, обратной западной, терминологии: «левые» были сторонниками преобразований в направлении западных правых, а советские «правые» — консерваторами, но не западного толка) проявили себя прежние «новомирцы» и близкие к ним «шестидесятники»: Б. Сарнов, В. Кардин, Ст. Рассадин, И. Дедков, И. Золотусский (самый видный критик «Нового мира» 60‑х В. Лакшин не сыграл аналогичной роли в период перестройки, хотя и был одно время заместителем главного редактора «Знамени»), более молодые — «огоньковцы» Т. Иванова, Н. Иванова, Д. Иванов и др. В 1988 г. к ним примкнули ранее сравнительно умеренные, занимавшие скорее «лево-центристские» позиции А. Бочаров, С. Чупринин, Вл. Новиков[13]. Национально-патриотический лагерь весь, даже неофициозные критики «Нашего современника», оказался «правее» сместившейся во время перестройки официальной линии. В этом лагере выделялись В. Кожинов, М. Лобанов, А. Казинцев, П. Горелов, Т. Глушкова, А. Байгушев, В. Бушин, В. Хатюшин, главный редактор «Кубани» В. Канашкин и др. Но с точки зрения прежнего официоза и «левые», и многие «правые» были отступниками: Нина Андреева в знаменитом письме — манифесте сталинистов — «Не могу поступаться принципами» вслед за А. Прохановым обвинила в «избиении социалистических ценностей» как сторонников «некоего леволиберального интеллигентского социализма, якобы выразителя самого истинного и „чистого“ от классовых наслоений гуманизма», так и «традиционалистов», сторонников «крестьянского социализма», не понимающих исторического значения Октября, коллективизации, роли рабочего класса и т. д. Первый «идеологический поток» характеризовался как «наиболее полноводный»[14].

При установившейся конфронтации оценки произведений были предрешены. «Левые» приветствовали новые произведения А. Рыбакова, Д. Гранина, А. Адамовича, А. Приставкина, «задержанные» вещи А. Бека, Ю. Трифонова, В. Гроссмана, В. Высоцкого и др., всю «лагерную прозу»; «правые» не столько выдвигали какие-то новые произведения в противовес этим (у них оставались прежние авторитеты: так, А. Байгушев в статье к 60‑летию П. Проскурина сравнил юбиляра с Бальзаком[15]), сколько стремились доказать, что ажиотаж вокруг популяризируемых произведений и писателей неоснователен или по крайней мере слишком раздут.

Преувеличения в оценках действительно были. Так, Н. Иванова в обзоре прозы, опубликованной в 1986 г., с большим энтузиазмом писала о «Новом назначении» А. Бека как о явно антисталинистском романе, чем даже о «задержанной» повести А. Платонова «Ювенильное море», и ставила имя Бека на первое место среди тех, кто не «грешил» против совести в 60—70‑е годы[16]. Критик «Молодой гвардии» В. Хатюшин, наоборот, упрекал Бека в конъюнктурности (в смысле ориентации на официальный хрущевский курс, а не элементарного приспособленчества) и предполагал, возможно, небезосновательно, что, будь его роман опубликован в начале 60‑х, о нем сейчас мало бы кто вспоминал[17]. Как констатировала в 1989 г. А. Латынина, новые документальные, исторические и политические публикации вызвали «происшедшее на протяжении всего нескольких месяцев охлаждение к проблематике пьес Шатрова и романов Рыбакова»[18]. Гораздо более значительное произведение В. Гроссмана «Жизнь и судьба» было все-таки непомерно высоко оценено, прежде всего, А. Бочаровым, сопроводившим публикацию романа в четырех номерах «Октября» (1988. №№1—4) своими статьями, и Л. Аннинским (Мирозданье Василия Гроссмана // Дружба народов. 1988. №10): оба критика напрямую соотносили роман с «Войной и миром»[19]. Однако критики антисталинистских произведений были никак не объективнее тех, кто их перехваливал. Сам подбор произведений для критики был откровенно тенденциозен, осуществлялся «в пику» общественным и литературным противникам.

Из заметных публикаций не вызвали противостояния разве что «возвращенные» произведения А. Ахматовой и А. Платонова. «Собачье сердце» Булгакова уже давало основания для разных толкований: демократы выделяли в повести образ хама Шарикова, терроризирующего интеллигента-врача Преображенского, который превратил его из собаки в человека, национал-патриоты же сделали акцент на образе Швондера, вдохновителя Шарикова — с того спрос невелик[20].