Полярные (СИ)

Атмосфера дома изменилась. Ханыль ещё не успела открыть дверь и зайти внутрь, как уже сквозь неё ощущает этот холод от ветра, гуляющего по коридорам; она впервые боится зайти в пустующую комнату, в которой нет из вещей греющего сердца ничего, кроме пыльных рамок с фотографиями.

Пыльных… Минхён бы ругался за грязь. Ханыль тихо закрывает за собой дверь и опирается о нее спиной, еле удерживаясь на подкосившихся ногах. В её душе всё ноет по Минхёну — она знает, что сделала правильный выбор, но нельзя ведь за пару часов выбросить девять лет жизни рядом с ним. Буквально вся её жизнь была в его руках, а теперь она предоставлена самой себе.

Правильный выбор — они не уживутся вместе, даже если вдруг и в браке или под одной крышей. Правильный. Верный. Единственный. Не может быть другого выхода. Тогда почему так больно сердцу?

Ханыль медленно доходит до дивана и плюхается на него, сжимая колени в ладонях. Перед глазами тут же всё расплывается, стоит ей расслабиться и ощутить внезапное давление. Её телефон звенит в сумке уже третий раз, но она не обращает на него внимания и только сильнее содрогается в рыданиях, прижимая колени к груди.

Её жизнь снова делится на фазы «до» и «после». Неужели, ей придётся ждать ещё одиннадцать лет, чтобы агония в её душе утихомирилась. Ханыль стирает слёзы ладонями и замечает черные разводы от карандаша. Глаза начинают немного пощипывать, но девушка плюёт на это и ещё сильнее растирает глаза, будучи не в силах остановить свои слёзы. Они словно годами копились внутри и ждали именно этого момента — Ханыль не хочет останавливать свою маленькую истерию.

Её душа внезапно раскрывается, и девушке видны все старые шрамы, все новые раны, вся та густая тёмная кровь, сочащаяся из сердца, словно в последние минуты перед смертью. Ханыль словно захлёбывается в океане своей жизни, в который так внезапно сама же и бросилась.

— Я справлюсь. Я в порядке.

Ханыль очень хочет верить этим словам.

***

На работе Ханыль взяла больничный на неделю, и её еле как отпустили, пока помощник Он не встал на защиту, так скажем. Сону заверил прокурора Ли, что выполнит всю работу девушки в её отсутствие. Он не знал, что с ней случилось, но Им раньше никогда не отпрашивалась, не брала отпуск или не уходила на больничный, поэтому сейчас её внезапное решение озадачило коллегу. Парень подумал, что будет лучше позволить ей насладиться всем тем отдыхом, который по праву ей принадлежит.

Прокурор Ли нехотя согласился, но потом заявил, что будет лучше, если Ханыль также отгуляет и свою отпускную неделю, от которой отказалась в начале лета. Им была бы на седьмом небе от счастья, вот только ей не хотелось даже вставать с кровати, что уж говорить о том, чтобы наслаждаться отпуском.

Первую неделю Ханыль, как и говорила Сонхва, провела в полной изоляции от общества. По телевизору целыми днями транслировали какие-то развлекательные шоу, гостей которых Им едва ли могла узнать на лицо. Во всём доме творился абсолютнейший беспорядок (по её мнению), но Им откровенно наплевала на это ещё в среду, когда вдруг проснулась на диване, заваленном одеждой. На кухне её застали только пустые бутылки от воды и использованные чайные пакетики, грязно-коричневый след которых остался на светлой поверхности стола.

Она не могла засунуть в себя даже кусок хлеба; срок годности понемногу истекал — продукты портились один за одним. В субботу Ханыль открыла дверцу холодильника и уж было хотела удивиться, но была настолько истощена, что ни на что кроме уборки у неё не хватило сил. Она выбросила все просроченные продукты, стеклянные бутылки от молока также, забывая об отдельном контейнере на улице.

Ханыль валялась круглые сутки то на кровати в спальне, то передвигалась на гостиную, чтобы снова заварить себе чай, а после там подолгу анализировать меняющиеся картинки в телевизоре. Третьим любимым (но не менее одиноким) местом в доме оставалась кухня. Иногда подолгу сидя за столом и буравя пустым взглядом кружку с остывшим чаем, Им не замечала, как проходили часы, а то и дни. Она думала, что однажды посмотрит в это окно, находящееся прям напротив стола, и улыбнется своему отражению в нём.

Сейчас она боится смотреть себе в глаза, потому что не перенесёт того, что может там увидеть. Хотя всё с точностью наоборот. Вдруг она не увидит во взгляде ничего, за что можно было бы цепляться. В понедельник рано, около шести утра, когда солнце всходило, а небесное полотно уже было светло-голубым, Ханыль решилась посмотреть на саму себя. Взглянуть, как она выглядит со стороны.

Хреново.

Ханыль осунулась всего за восемь дней, питаясь исключительно чаем и водой, иногда съедая половину маленького куска начавшего плесневеть хлеба, чтобы совсем не согнуться над унитазом в очередном приступе рвоты. Да и рвать уже даже нечем становиться, только рефлексы, насилующие её живот хотя бы два раза в день ложными позывами — Им не ест практически ничего, заглушая голод водой, а боль — обезболивающими. Которые дают определенный эффект от принятия их на голодный желудок.