Полярный круг. Выпуск 2

Часто вспоминал в рейсе Воронин о семье своей: о жене Пелагее Ивановне (он ласково называл ее в своих рассказах "моя Пелагеюшка"), с гордостью говорил о трех сыновьях своих, которые тоже стали моряками. Долг морской ценил он превыше всего и однажды с волнением говорил, как пришлось ему покинуть тяжело больную дочь, зная, что никогда уже не увидит он ее больше в живых; но отставить ради этого рейс он не мог - не такие были традиции поморские...

Морское и литературное наследство Воронина лежит еще где-то под спудом. Он регулярно вел дневник - я не раз видел у него толстые папки с листами серой бумаги, исписанной крупным почерком с большими интервалами между строками. В дневник он записывал события каждого дня, заносил туда свои наблюдения о море, льдах, поведении корабля, делал заметки для будущих полярных мореходов о практике плавания во льдах. Дневники В. И. Воронина не найдены. Полярный художник И. П. Рубан, в момент смерти Владимира Ивановича находившийся на борту ледокола, предполагал, что папку с записями капитана взял судовой врач, которого сейчас тоже уже нет в живых. Семье В. И. Воронина также ничего неизвестно о судьбе его Дневников.

Устные же рассказы Владимира Ивановича остались только в памяти его собеседников. В них всегда выделялась одна особенность: рассказывая о далеком или близком событии, он раскрывал свое принципиальное отношение к жизни, свою глубокую человечность. Все меньше остается на свете людей, которым довелось быть слушателями его увлекательных рассказов.

...Мы находились в море Лаптевых. Ледокол стоял в небольшом заливе, что, подобно клину, врезался в огромные ледяные поля, плотно закрывшие подход к проливу Вилькицкого. Из Тикси шли пароходы с сибирским лесом, и ледокол поджидал их у кромки ледяного массива, чтобы проложить каравану дорогу на запад. Владимир Иванович спустился с мостика в капитанскую каюту, повесил полушубок и, потирая озябшие руки, позвал буфетчицу:

- Марфуша, дай-ка нам чаю погорячее да покрепче...

Капитан шагал по просторной каюте, поглаживал часто свои широкие рыжие усы, а хитрые морщинки вокруг серых глаз говорили об отличном настроении. Это предвещало интересный рассказ. И едва мы уселись за стол, Воронин начал...

Обманутый Робинзон. Случай этот произошел в 1925 г. Плавал я тогда на ледокольном пароходе "Георгий Седов", на нем был капитаном десять лет... Ходили мы в Белое море и к Новой Земле на промысел тюленя. В тот год везли мы из Архангельска на Новую Землю много промысловиков. Пассажирами были заполнены каюты, твиндеки, часть их даже на палубе разместилась. Судно было украшено флагами, на Красной пристани играл духовой оркестр. Я находился на верхнем мостике и отдавал последние приказания. И вот, когда был убран трап, отданы концы, оркестр грянул марш и машина дала ход, я заметил вдруг, как по пристани бежал молодой парень и уже на ходу перемахнул с причала на борт. Мало ли отставших пассажиров бывает, решил я, и не придал этому эпизоду никакого значения. Запомнилось мне только, что парень был без шапки, с копной рыжих волос. Пассажирами и грузами занимались мои помощники, так что я потом ни разу не столкнулся с этим парнем.

Прошло два года. Снова отправлялись мы в новоземельский рейс.

Пришли на Новую Землю. Стали ночью на якорь в бухте. Утром будит меня вахтенный:

- Владимир Иванович, к вам гость с берега. Сказал - с капитаном говорить хочет.

Оделся, выхожу. Вижу, сидит в коридоре прямо на полу человек, грязный и обросший...

- Я, - говорит, - промысловик, здесь в бухте живу. Заболел. Прошу оказать медицинскую помощь...

- А что у вас болит? - спрашиваю.

- Зубы болят...

Тут на счастье четвертый помощник подвернулся:

- Дайте я сам больного вылечу...

Я разрешил. А сам смотрю, что он делать будет. Скрутил штурман большую цигарку из газеты, засыпал ее махоркой и зажег. Махорка задымила, цигарка сгорела, а на остатке бумаги скопилась густая смолянистая капля. Ею он и залепил дупло в больном зубе у нашего гостя. Парень повеселел. Тут я предложил ему помыться, побриться, а потом пригласил в свою каюту чайку попить. После бани и бритья совсем вид другой у человека стал. Сидим, чай пьем, беседуем. Стал я расспрашивать у гостя, давно ли он на Новой Земле живет, как попал сюда и почему промысловиком стал. И гость рассказал мне свою историю.

Сам он уроженец Архангельской губернии, я даже его деревню знаю, она на самом берегу Северной Двины. Уже не помню, что у него в деревне стряслось: с отцом и матерью, что ли, не поладил. Только восемнадцати лет ушел он из дому в Архангельск, стал работу искать. Помните, какие тогда годы были? И у нас в Архангельске тоже большая безработица была. Мыкался парень, много горя хлебнул, голодал часто, случайной работой перебивался, никуда не мог пристроиться.