Полярный круг

В груди Гойгоя теснились проклятия и ругательства, обращенные к умке, но он не только не смел произнести их вслух, но даже само их возникновение в сознании было кощунственным и небезопасным. Поэтому прежде всего Гойгой стал умирять свой гнев, стараясь обратить его на себя, на свою слабость и нерасторопность, на то, как он легко поддался сладости сновидений и воспоминаний.

Но стоило ему вернуться и усесться на шкуры, как сладкая истома неудержимо охватила все тело. Гойгой сорвал с головы шапку и сырым мехом крепко растер лицо. Что-то больно царапнуло-по воспаленной коже, и Гойгой нащупал на кончике шнурка из свитых оленьих жил дырчатый камешек, пришитый к шапке. Гойгой с улыбкой гладил маленький камешек, вспоминая руки Тин-Тин, маленькие, еще почти детские, но уже такие умелые и твердые.

Камешек вызвал новый поток воспоминаний, и, забывшись, Гойгой погрузился в них, улыбаясь распухшими, потрескавшимися губами.

Он очнулся, увидев почти у самого своего лица морду умки. Зверь дыхнул горячо, зловонно, и белые его зубы сверкнули в пурге, как пламя.

Со страшным криком Гойгой схватился за копье и кинулся на зверя.

8

Тин-Тин проснулась от оглушительной тишины. Долго прислушивалась в темноте мехового полога и даже дотронулась до своих ушей — они были на месте. Тогда осторожно отогнула край мехового полога и высунула голову в холодную часть яранги. Яркий свет ударил в глаза. Солнце било прямо в середину яранги, в дымовое отверстие, заливая внутренность угрюмого жилища радостным светом нового, весеннего дня.

Буря умчалась в неведомые дали, и грохот ветра сменился такой оглушительной тишиной, что поначалу Тин-Тин не слышала радостных криков птиц, тихого плеска воды, освобожденной ото льда.

Лишь выйдя из яранги и на мгновение ослепнув от блеска открытого моря, Тин-Тин поняла — буря ушла.

Залитое солнечным светом, синело море. На стыке воды и неба белые облака мешались с плавающими льдинами. Все вокруг казалось выросшим, огромным, просторным; вынужденное заточение в яранге; в ближних ее окрестностях, измеряемых коротким расстоянием от жилища до мясной ямы-кладовой, давило и угнетало дух. Теперь, казалось, оттолкнись посильнее ногами от земли и полетишь, как птица, над Галечной косой, покрытой тающими пятнами снега, над тундрой с многочисленными озерцами, прочерченной вскрывшимися речками и ручейками, над ярангами, редкими стойбищами, над оленьими стадами, новыми выводками волков, лис, над гнездами птиц…

Радоваться бы сердцу в такую погоду, но ослепительное великолепие весенней погоды лишь еще больше оттенило горе Тин-Тин.

Она понуро выносила из яранги шкуры и развешивала на перекладинах, на которых еще недавно лежала охотничья байдара.

Сегодня эту байдару должны спустить на воду. Она лежала на берегу, обложенная снегом.

Кэу шел к берегу, с горечью думая о том, что на этот раз придется выйти в море не втроем, а лишь с Пины. Без Гойгоя.

Ему было искренне жаль брата: не только потому, что он любил его, не только потому, что Гойгой был младшим и походил на умершую мать, а еще и потому, что брат был настоящим охотником, человеком без зависти, добрым и щедрым в самых глубинах своего сердца… И жаль его было еще и потому, что не успел насладиться юный муж жизнью со своей молодой женой и даже не успел зачать ребенка, чтобы оставить свой след среди живущих.

Пины уже был у байдары и осторожно, чтобы не повредить туго натянутую моржовую кожу, лопатой откапывал судно.

— Сегодня можно попробовать байдару на воде, — сказал Пины.

Кэу молча кивнул.

Ураган начисто оторвал от берега ледовый припай. Открытая вода плескалась у ног.

Легкая байдара закачалась на волнах, словно мальчишка, неожиданно получивший позволение выбежать на волю… Таким резвым и радостным был Гойгой… Долго он еще будет вспоминаться, неожиданно врываться в текущую жизнь, и — самое горестное — его попросту будет не хватать в этом мире.

Погрузили в байдару охотничье снаряжение, гарпуны, ремни, весла, парус, сшитый из выбеленной тонкой нерпичьей кожи. Упругая вода играла сквозь моржовую кожу, видно было даже дно и переливающиеся разноцветьем камешки.

— Может быть, увидим его на льдине, — негромко сказал Пины, но, встретив строгий взгляд старшего брата, осекся.

Это было бы хуже всего: попадись им брат на пути — они не имели права снять его со льдины. Либо он остается во власти морских сил, которые и пожелали, чтобы его унесло на льдине, либо, если морские силы пожалеют его, что маловероятно, они сделают так, чтобы он без посторонней помощи ступил на твердую землю.

И все же, когда легкий ветер наполнил парус, рука Кэу, лежащая на рулевом весле, невольно повела послушное суденышко к белеющим на воде льдинам.