Полибий и его герои

Весь этот короткий и столь напряженный отрезок времени Полибий сравнивает с каким-то чудным спектаклем, поставленным великим драматургом — судьбой. В самом деле, все дела мира, великие и малые, словно повиновались властной палочке дирижера. «Достойная удивления черта нашего времени состоит в том, что почти все события мира судьба насильственно направила в одну сторону и подчинила одной цели» (I, 4, 1). Так что вся драма развертывалась стремительно, по единому четкому плану. Кажется, что всякая самая мелкая деталь продумана и стоит на своем месте. «Антиохова война зарождается из Филипповой, Филиппова из Ганнибаловой, Ганнибалова из Сицилийской[43]… Промежуточные события при всей их многочисленности и разнообразии все в совокупности ведут к одной цели» (III, 32, 7). Цель же эта — объединение человечества под властью римлян — есть самое прекрасное, самое благое деяние судьбы (I, 4, 4)[44]. Этому-то великому 53-летию посвящает свой рассказ Полибий. Цель его книги не просто описать события, но выяснить, «каким образом и почему все известные части земли подпали под власть римлян» (III, 1, 4). А также проследить, как конкретно это осуществилось: «Нам подобает представить читателям в едином обозрении пути, какими судьба осуществила великое дело» (I, 4,1).

Для этой грандиозной задачи, говорит Полибий, совершенно не годятся доселе существовавшие модели исторических сочинений, т. е. истории отдельных стран, войн или правителей. Нужна совершенно новая история, именно история всемирная. «Мы вознамерились написать историю не отдельного какого-нибудь народа, например, эллинов или персов, как писали предшественники наши, но обнять в повествовании события всех известных частей земли» (II, 37, 4).

Но почему же не годятся все прежние способы изложения?

Дело в том, говорит Полибий, что «невозможно понять общего хода событий из отдельных историй». Мы, скажем, можем узнать, как римляне завоевали Сицилию или Испанию, но никогда не поймем, как они завоевали мир. Да и сами эти войны сразу утрачивают всю свою значительность. Мы думаем, что это просто покорение той или иной страны и не видим, что каждая из них для римлян шаг к мировому господству, звено в единой цепи (VIII, 4, 2–6). Как из описания отдельных городов, говорит Полибий, не составить картины земли в целом, так из отдельных историй не поймешь плана истории. Или еще неожиданнее, красивее и возвышеннее: он сравнивает отдельные истории с разбросанными частями некогда живого и прекрасного существа. Но тщетно, глядя на эти останки, люди пытаются себе представить это существо. «Если бы вдруг сложить эти члены воедино и, восстановивши целое существо с присущей ему при жизни формой и прелестью, показать снова тем же самым людям, то, я думаю, все они вскоре убедились бы, что раньше были слишком далеки от истины и находились как бы во власти сновидения» (I, 4, 7–8).

Кроме того, всеобщей истории требуют особенности времени. «Раньше события на земле совершались как бы разрозненно, ибо каждое из них имело свое особенное место, особые цели и конец». Действительно, историку, описывавшему Афины времен Перикла, не было ни малейшей нужды привлекать к своему рассказу события Рима. Точно так же писателю, повествующему об изгнании римских царей, можно было и не говорить о войнах в Сирии. Эти государства не были связаны между собой, даже мало знали друг о друге. Сейчас же «история становится как бы одним целым, события Италии и Африки переплетаются с азиатскими и эллинскими и все сводится к одному концу». Причем соединяться мир начал как раз в начале великого 53-летия. Именно с момента этого соединения Полибий и начинает историю (I, 3, 3–5). Вот почему всякое разделение событий было бы насилием, произволом; историк, так сказать, резал бы по живому.

Уже из этих слов нам ясно, что перед нами совершенно новый взгляд и совершенно новый подход. Ничего подобного со времен Геродота не было. Никто не ставил перед собой столь великие задачи. У Полибия не было предшественников. «Никто на нашей памяти не брался за составление всеобщей истории… Многие историки описали отдельные войны… но… никто даже не пытался исследовать, когда и каким образом началось объединение и устроение всего мира, а равно и какими путями осуществилось это дело» (I, 4, 2–3). Очевидно, многих читателей рассказ Полибия ставил в тупик, и они засыпали автора недоуменными вопросами. Поэтому историку приходится несколько раз на протяжении своего повествования останавливаться и снова и снова объяснять все с самого начала.