Полимат. История универсальных людей от Леонардо да Винчи до Сьюзен Сонтаг

Чтобы подкрепить свои утверждения, Рудбек пытался объединить несколько хронологий, древних и современных. Он сравнивал мифы и обычаи древних народов с современными скандинавскими, утверждая, в частности, что культ солнца зародился в Северной Европе. Изобретательный в методах, Рудбек также опирался на свидетельства естественных наук — природа была для него «самой мудрой и надежной из книг». Например, его метод датировки основывался на тщательном изучении гумуса в почве — такой подход археологи разовьют несколько столетий спустя. «Он прорыл траншею через холмы Старой Упсалы и зарисовал вертикальные сечения, фиксируя характеристики каждого пласта», а также обмерил каждый слой, чтобы вычислить его возраст[211].

Рудбек занимался даже чем-то вроде экспериментальной археологии, напоминающей о более позднем скандинавском исследователе, Туре Хейердале, который в 1947 году прошел на судне «Кон-Тики» от Перу до островов Туамоту с целью доказать свою гипотезу о том, что Полинезия была заселена выходцами из Южной Америки. Аналогичным образом Рудбек руководил экспериментом по транспортировке корабля по суше, желая продемонстрировать, что знаменитый корабль Ясона «Арго» мог попасть из Черного моря в Балтийское.

Ученость Рудбека сочеталась со многими яркими идеями, но он часто находил именно то, что хотел найти, особенно когда дело касалось Швеции. Ниже мы еще вернемся к критике его идей.

Полимат как пансофист: Кирхер

Еще грандиознее, чем у Рудбека, были познания немецкого иезуита Афанасия Кирхера, которого писатель-соотечественник Филипп фон Цезен окрестил «фениксом среди ученых нашего столетия». Кирхер написал тридцать две книги, и его называли, как мы уже видели, «последним человеком, который знал все» или — более скромно — «человеком Возрождения» и «последним из полиматов»[212]. Среди его сочинений можно найти работы о Китае и Египте, географии Тосканы и Лация, магнетизме, математике, горном деле и музыке. В исследовании по акустике и оптике Кирхер проводил аналогии между распространением света и звука. Он также писал и о самой scientia universalis в книге, которой в честь Раймунда Луллия дал название «Великое искусство познания» (Ars Magna Sciendi, 1669).

Кирхер знал двенадцать языков, изучал фармакологию, наблюдал за затмениями и пытался расшифровать египетские иероглифы, а результаты своей работы представил (благодаря щедрой субсидии императора) в роскошных фолиантах под названием «Эдип Египетский» (Oedipus Aegyptiacus, 1652–1654)[213]. Он также был изобретателем, придумавшим цветочные часы из подсолнечника, водяной орган, «вечный» двигатель, волшебный фонарь и устройство под названием «Мусаритмический Ковчег» (Arca Musarithmica), позволяющее сочинять музыку к заданному тексту. Он написал повесть о полете на Луну, «Экстатическое небесное путешествие» (Itinerarium exstaticum, 1656), явно в попытке превзойти аналогичное по теме, но более короткое сочинение Иоганна Кеплера.

И в наши дни трудно не удивляться тому, как Кирхер умудрялся упорядочивать тот огромный объем информации, который содержится в его фолиантах, и использовать источники на многих языках, «сочиняя тексты на латинском, итальянском, испанском, немецком, голландском, греческом, иврите, армянском, арабском и коптском и читая еще на многих других»[214]. Он внес серьезный вклад в копилку наших знаний; ценны были и некоторые его обобщающие работы, особенно книга о Китае.

Однако у этих достижений была и обратная сторона. Кирхер часто ошибался и подвергался критике со стороны ученых, занимавшихся конкретными дисциплинами. Например, в вопросах истории музыки его критиковал Маркус Мейбом, в теории магнетизма — Марен Мерсенн, в языкознании — Иоб Лудольф. Лудольф, крупнейший специалист в области, которую мы бы назвали компаративной лингвистикой, предостерегал одного из своих коллег: «Пожалуйста, держись подальше от Кирхера. Он не настолько серьезно владеет языками, как заявляет»[215].

Иногда Кирхер обещал больше, чем мог сделать, как в случае его печально известных утверждений о том, что он будто бы решил задачу квадратуры круга и расшифровал египетские иероглифы, которые он (подобно итальянским гуманистам) считал не видом письменности, а знаками со скрытым смыслом[216]. Более опасной, чем ошибки, была его непоколебимая уверенность в своем успехе, своего рода гордыня, которая встречалась и у других эрудитов. Вкупе с распространенным предвзятым отношением к иезуитам это, по-видимому, и приводило к обвинениям в мошенничестве. Можно сказать, что по сравнению с жившими в то время другими ведущими учеными Кирхер обладал избытком любознательности, энтузиазма, энергии и изобретательности (это качество очень ценилось в его время), но его критические способности были слабыми, и некоторые современники это понимали[217]. Карьера Кирхера — наглядный пример тех рисков, которыми сопровождалось стремление к полиматии в ту эпоху.