Полина

«Господа! — сказал он своим партнерам. — Позволите ли покинуть вас? Я постараюсь найти вам вместо себя четвертого партнера».

«Вот прекрасно! — сказал Поль. — Ты выиграл у нас четыре тысячи франков и теперь пришлешь вместо себя такого, кто поставит десять луидоров… Нет! Нет!»

Граф, готовый уже встать, опять сел. После сдачи он сделал ставку; один из игроков удержал ее и открыл свою игру. Тогда граф бросил свои карты, не показывая их, сказал: «Я проиграл», отодвинул золото и банковские билеты, лежавшие перед ним в виде выигрыша, и опять встал.

«Могу ли я теперь оставить вас?» — спросил он Поля.

«Нет еще, друг мой, — возразил Поль, подняв карты графа и смотря на его игру, — у тебя пять бубен, а у твоего противника только четыре пики».

«Сударыня, — сказал граф, глядя в нашу сторону и обращаясь к хозяйке, — я знаю, что мадемуазель Эжени будет собирать сегодня для бедных. Позволите ли мне первому предложить свой вклад?»

При этих словах он взял корзинку с рукоделием, стоявшую на геридоне подле игорного стола, положил в нее восемь тысяч франков, лежавшие перед ним, и подал графине.

«Но я не знаю, должна ли я принять, — отвечала госпожа М., — такую значительную сумму?»

«Я предлагаю ее, — возразил, улыбаясь, граф Орас, — не от себя одного; большая часть ее принадлежит этим господам, и их-то должна благодарить мадемуазель Эжени от имени тех, кому она покровительствует».

Сказав это, он пошел в танцевальный зал, а корзинка, наполненная золотом и банковскими билетами, осталась в руках графини.

«Одно из его чудачеств, — сказала мне госпожа М. — Он увидел женщину, ему хочется с ней танцевать, и вот цена, которую он платит за это удовольствие. Однако надо спрятать эту корзинку. Позвольте мне проводить вас в танцевальный зал».

Едва я присела рядом с матушкой, как граф подошел ко мне и пригласил танцевать.

Мне тотчас вспомнились слова графини. Я почувствовала, что краснею, поняла, что не смогу выговорить ни слова, и молча протянула ему свою бальную книжку, куда уже были внесены имена шести кавалеров. Он перевернул листок и, как будто не желая видеть свое имя рядом с другими, написал его на верху страницы, добавив: «На седьмую кадриль». Потом возвратил мне книжку, сказав несколько слов, но из-за смущения я не расслышала их; граф, отойдя, прислонился к дверному косяку. Я была почти готова просить матушку уехать и дрожала так сильно, что, казалось, не могла удержаться на ногах. К счастью, в это время раздался летучий и блестящий аккорд. Танцы были прерваны. Сам Лист сел за фортепьяно.

Он играл «Приглашение к вальсу» Вебера.

Никогда искусный артист не достигал такого совершенства в исполнении или, может быть, никогда я не находилась в таком состоянии, когда душа так расположена к этой музыке, такой страстной и такой грустной; мне казалось, я слышу в первый раз, как умоляет, стонет и негодует страдающая душа, которую автор «Фрейшютца» растворил во вздохах своей мелодии. Все, что может выразить музыка, этот язык ангелов: надежду, горесть, грусть — все это было выражено в вариациях, импровизированных вдохновением артиста и следовавших за мотивом, словно объясняя основную тему. Я сама часто играла эту блестящую фантазию и удивлялась теперь, слыша ее воспроизведение мастером и находя в ней такое, чего прежде не подозревала. Что было причиной — удивительный талант музыканта или новое состояние моей души? Руки виртуоза, скользившие по клавишам, сумели отыскать в мелодии незаметные другим драгоценные россыпи чувств или мое сердце получило такое сильное потрясение, что дремавшие чувства пробудились в нем? Во всяком случае, действие было волшебным; звуки клубились в воздухе подобно туману и наполняли меня мелодией. В эту минуту я подняла глаза; взгляд графа был устремлен на меня; я быстро опустила голову, но было поздно: я не видела его глаз, но чувствовала взгляд, смущавший меня; кровь бросилась мне в лицо, и невольная дрожь охватила меня. Вскоре Лист встал; я услышала голоса людей, теснившихся вокруг него с восторженными приветствиями; я думала, что в этой суете граф покинул свое место, и в самом деле, осмелившись поднять голову, не увидела уже его у двери; я перевела дыхание, однако опасалась искать его глазами, ибо боялась опять встретить его взгляд и предпочитала не знать, здесь ли он.

Через минуту тишина восстановилась. Новый исполнитель сел за фортепьяно; я услышала предостерегающее «Тише!» в соседних залах и решила, что любопытство присутствующих сильно возбуждено, однако не смела поднять глаза. Резкий аккорд пробежал по клавишам, за ним последовала медленная и печальная прелюдия, потом проникновенный звучный и сильный голос запел такие слова на мелодию Шуберта: