Полина

Итак, граф скакал рядом с нами все пять льё до нашего дома. Мы ехали довольно быстро, ему трудно было все время держаться возле дверцы, поэтому за всю дорогу мы обменялись лишь несколькими словами. Когда мы приехали в замок, граф спешился, подал руку моей матери, чтобы помочь ей выйти из экипажа, потом предложил помощь мне. Я не могла отказаться и, дрожа, протянула руку. Он взял ее без живости, без трепета, как у всякой другой, но я почувствовала, что он оставил в ней записку, и прежде чем я смогла сказать слово или сделать движение, граф обернулся к моей матери и поклонился, потом сел на лошадь, хотя матушка уговаривала его немного отдохнуть. Направившись в сторону замка Люсьенн, он сказал, что его там ждут, и скрылся из виду через несколько секунд.

Я стояла неподвижно на том же месте, сжатые пальцы держали записку, и я не смела уронить ее, но решила не читать. Матушка позвала меня; я последовала за ней. Что делать с запиской? У меня не было огня, чтобы сжечь ее, а если разорвать — могли найти кусочки; я спрятала записку за корсаж платья.

Я еще никогда не испытывала мучения, равного тому, какое ощущала, пока не вошла в свою комнату: записка жгла мою грудь. Казалось, некая сверхъестественная сила сделала каждую строчку ее видимой для моего сердца, которое почти касалось ее; этот листок бумаги имел магическую силу. Наверное, в ту минуту, когда мне была вручена эта записка, я бы разорвала или сожгла ее без размышления, но в своей комнате не сумела собраться с духом. Я отослала горничную, сказав ей, что разденусь сама, потом села на постель и долго пробыла в таком положении, неподвижная, устремив глаза на руку, сжимавшую записку. Наконец я развернула ее и прочла: