Полина

то сухо взираешь и слушаешь речь,

сомнения в чувствах и мужестве сеешь.

Язык, будто в ножнах окровленных, меч.

И ты укоряешь в ничтожности платы,

в охотничьих навыках, глядя в лицо.

А всё потому, что лишь в пару каратов

тебе подарил золотое кольцо…

Нестыковки

Грех первородный – калечащий бред,

зиждимый на всепотомственном рабстве.

Ева с Адамом же дали ответ!!

Чем же мы все заслужили мытарства?

Странные книги! Страшилки Иуд.

Сказы про кару, чудесные вина,

про обречённость на бедность и суд,

хвори и поиск своих половинок.

Но почему средь веков и плетей

мучимый люд продолжает мученья,

в хаос бросает родимых детей,

в шарик-тюрьму для боёв, заточенья?

Может, живя под небесной дугой,

зная про голод, несчастья, налоги,

люди рожают людей для того,

чтобы возвысить их разум до Бога…

Манага

Скруглённый в две сферы заметных узоров,

под белым иль синим, цветным потолком,

с игривой дерзинкой, без грусти и сора

мельчайший гашиш со святым молоком,

и пару опушек, что в розовой пыли,

предивный овал, что гончарно отлит,

изящные линии женственной были,

двоякую сущность от Евы, Лилит,

улыбку в молчании, речи, изгибе,

и миленький мыс вдоль перчинок зениц,

уста, как филе императорской рыбы,

в тончайшем нектаре щетинки ресниц,

и в угольной мази красивые брови,

черты в полураме, в причёске-копне

вбираю всежильно, всекостно, всекровно,

когда ты лицо обращаешь ко мне…

Елене Тукаловой

Назревающий конфликт

Грядёт что-то бойкое, странное, злое,

ненужное в нашем хорошем раю…

Зачин для метели, грозы или зноя,

иль хмурое бедствие в этом краю,

преддверие бури, семейного взрыва,

начало накала стального столбца,

угроза канатного треска, разрыва,

предвкусие буйства от жеста, словца,

предвестие мути, раздора и стычки,

и срыва моральных, тактичных оков,

пыланья костра от единственной спички,

войны, недержания дури и слов,

завязка сюжета трагедии страстной,

зачаток, зародыш для войн или битв,

порожек к беде, катастрофе ужасной,

червяк, что во фрукте тропу углубит,

шатание нервов, предчувствие ссоры,

слова как довесок к секире стальной…

Но вмиг ты находишь решение спора,

вдруг пояс халата раскрыв предо мной…

Изюминки малой груди

Изюминки малой груди,

несущие мягкость и ласку,

ко мне навострили пути.

Я млею по-детски, без маски.

Лик розовой краской залит

от вида их форм, колыханий.

Вином бархатистым я сыт

в потоке живых ожиданий.

И вот она метко идёт

к моей, чуть скучающей ложе.

Приветствует алчущий рот,

а кожа касается кожи.

Садится птенцом над плечом,

о чём-то ненужно воркует,

то светит окурком-свечой,

минуты из жизни ворует.

Услужлива, в меру скромна,

то царски вольна и надменна,

то дика, глупа и срамна,

бессмысленна или бесценна…

Различна на стать и манер

нагая, в одеждах из цвета…

Но всё ж ей купюрный размер

важнее душонки поэта…

Татьяне Дерусовой

Встречные ветры

Встречные ветры. Пощёчины листьев.

И сквозняки лезут саблями в грудь.

Зубы прохожих – кусочки ирисок.

Рты выдыхают табачную муть.

Пыльные драпы и в капельках туфли.

С бирками псы, что тоскливы с весны.

С тонких сигар отщепляются угли.

Шлю*и подмёрзли, но щёки красны.

Вечер унылый, скупой и бездельный.

Гроздья витрин, что в неоне, цвету.

Вонь и галдёж из-за стен богаделен.

Окна кабачные в свете, поту.

Между подошвы и кожицы щёлка.

Мусорный шорох и брызги машин.

Бабки с цветами, капустой в кошёлках.

Дюжины мата, ухмылок, плешин.

Пьяные парочки, тройки, квартеты.

В жиже дождливой аллейные львы.

Сыт кофеином, напитком эстетов.

Стройки-скелеты костлявы, кривы.

Мир окружающий хладен, без лада.

Мне неуютно, темно без тебя.

Верно несу, как богатство, награду,

кладезь ума средь погод сентября…

Просвириной Маше

Вечерняя улочка

Пустынная улочка с плесенью липкой,

с потёртой брусчаткой и пятнами вдоль,

с остывшею мутью, тропинкою зыбкой,

с домами из камня, где блохи и моль.

Кусты и деревья при входе, в начале,

дрова и валежник у врат, где порог.

Бугристая местность и лампочек мало.

Слиянье в одну двух соседних дорог.

Манит середина, и вглубь я шагаю.

Осенняя сырость питает угри.

Платком и перчаткой себе помогаю,

чтоб выдержать запах, который внутри.

Забытая улица. Хижин анклавы.

Во имя трактира сюда я забрёл.

Мой путь, как промежность преклонной шалавы,

в которую голод телесный завёл…

Высотник и равнинница

Спустившись с горы Вавилона к землянкам,

устав от прохлады, аскезы, ветров,

я встретил нежданно простую крестьянку,

и вдруг поселились взаимность, любовь.

Хозяйственный образ без похоти, грима

и чистый, как росы, родник и снега.

Добром приручила и грязь отскоблила,

остригла всю шерсть, отсекла все рога.

И вмиг возлюбил её по-человечьи,

уняв свою дикость, поверив рукам.

Я вспомнил мирское, истоки, предтечи,

с почтеньем отнёсся ко здешним богам.

В ответ и чудесница мне очень рада!

Она, как и я, выжидала сей срок.

Мы стали друг другу четой и наградой.

К имеемой выси ещё стал широк.

Но как же мне быть? Я средь поля, под сводом.

Но вязну, темнею, ленюсь на земле.

Она же не может дышать на высотах.

Удар и дилемма в нелёгкой судьбе…

Просвириной Маше

Farsi G142 gray

Полдюжины капель отбрызнутой спермы,

узоры от пальцев иранца-ткача,

чешуйки отпавшей давно эпидермы,

следы от носков молодого врача

и волосы с мудро-дворянского скальпа,