Полина; Подвенечное платье

Доктор пожал мне руку; я проводил его до ворот и там остановился и долго простоял не шевелясь. Потом, очнувшись от этого оцепенения, машинально взошел по лестнице, подкрался к двери Полины и, не смея войти, прислушался. Мне показалось сначала, что она спит, но вскоре какие-то сдавленные рыдания достигли моих ушей; я положил руку на замок, но, вспомнив свое обещание и боясь изменить ему, бросился из дома, впрыгнул в первую попавшуюся мне карету и приказал везти себя в Королевский парк.

Я бродил там около двух часов, как безумный, между гуляющими, среди деревьев и статуй. Вернувшись домой, я встретил у ворот слугу, которого послали за доктором: с Полиной случился новый приступ, после которого она начала бредить. На этот раз я не выдержал, бросился в ее комнату, опустился на колени и взял ее руку, свесившуюся с постели. Дыхание ее было тяжелым и прерывистым, глаза закрыты, бессвязные и бессмысленные слова вылетали из ее уст. Вошел доктор.

– Вы не сдержали свое слово! – строго сказал он.

– Увы! Она не узнает меня! – в отчаянии воскликнул я.

Однако при звуках моего голоса ее рука задрожала. Я уступил свое место доктору; он подошел к постели, пощупал пульс и объявил, что необходимо второе кровопускание. Но, несмотря на проведенную процедуру, лихорадка все усиливалась, и к вечеру у Полины началась белая горячка.

В продолжение восьми суток она была в бреду, не узнавала никого, думала, что ее преследуют, и беспрестанно звала на помощь. Потом болезнь начала терять свою силу; за жутким бредом последовали совершенная слабость и истощение.

Наконец, на девятое утро, открыв глаза, она узнала меня и назвала по имени. Невозможно описать, что происходило тогда во мне: я бросился на колени, положил голову на ее постель и заплакал, как ребенок. В эту минуту вошел доктор и, боясь, что Полина может переволноваться снова, приказал мне выйти. Я воспротивился ему, но Полина сжала мне руку и произнесла нежным голосом:

– Идите!

Я повиновался. Уже восемь суток я не смыкал глаз, сидя у ее постели, но теперь, успокоившись, тотчас погрузился в сон, в котором нуждался так же, как и она.

В самом деле, горячка мало-помалу отпускала ее, и через три недели у Полины осталась только слабость. Но за это время хроническая болезнь, которой она страдала в прошлом году, сильно обострилась. Доктор выписал лекарство, которое однажды уже ее излечило, и я решился воспользоваться последними прекрасными днями года, чтобы посетить с ней Швейцарию и оттуда проехать в Неаполь, где думал провести зиму. Я сказал Полине об этом намерении: она печально улыбнулась, но с покорностью ребенка согласилась на все. Итак, в первых числах сентября мы отправились в Остенде, проехали Фландрию, совершили путешествие вверх по Рейну до Баля; посетили озера Биенское и Невшательское, останавливались на несколько дней в Женеве, наконец, побывали в Оберланде, Брюниге и проехали в Альторф, где ты встретил нас во Флелене на берегу озера четырех кантонов.

Ты поймешь теперь, отчего мы не могли подождать тебя: Полина, увидев, что ты намерен воспользоваться нашей шлюпкой, спросила у меня твое имя и вспомнила, что часто встречалась с тобой у графини М. и у княгини Бел. При одном упоминании об этом на лице ее отразился такой страх, что я тут же приказал гребцам отчаливать… Ты, наверно, приписал это моей невежливости.

Полина прилегла в шлюпке, я сел подле нее и положил ее голову себе на колени. Прошло уже целых два года с тех пор, как она оставила Францию, страдающая и имеющая опору только во мне одном. Я хранил верность данному ей обязательству, я заботился о ней как брат, чтил ее как сестру; я напрягал все силы, изыскивал все средства, чтобы уберечь ее от горестей и доставить ей удовольствие; все стремление моей души обращались к одной надежде: когда-нибудь быть любимым ею.

Когда долго живешь с кем-нибудь бок о бок, бывает, что мысли приходят обоим одновременно. Я увидел глаза ее, блестящие от слез; она вздохнула и, пожимая мою руку, сказала:

– Как вы добры!

Я содрогнулся, услышав эти слова, отвечавшие на мои мысли.

– Все ли я исполняю, что нужно? – спросил я.

– О! Вы были ангелом-хранителем из моего детства, который улетел ненадолго, но которого Господь Бог вернул мне под именем брата.

– И взамен на эту преданность не сделаете ли вы чего-нибудь для меня?

– Увы! Что я могу теперь сделать для вашего счастья! – воскликнула Полина. – Любить вас?.. Посреди этого озера, этих гор, глядя в это небо, в присутствии Бога, который смотрит на нас, я говорю: я люблю вас, Альфред! Я не открою вам ничего нового, произнося эти слова.

– О, да, да, я знаю это, – ответил я. – Но недостаточно просто любить меня – надо, чтобы жизнь ваша была соединена с моей неразрывными узами, чтобы это покровительство, которое я получил как милость, стало моим священным правом.

Полина печально улыбнулась.

– Почему вы так улыбаетесь? – спросил я.

– Потому что вы видите будущее на земле, а я – на небесах.

– О чем вы?! – воскликнул я.