Полина [современная орфография]

Кто мог бы подозревать в человеке, с виду холодном и беспечном, такую хладнокровную и жестокую решимость? Разумеется, никто. Лоренция, при всей своей проницательности, не могла подозревать его, а Полина и подавно.

Лоренция возвратилась к ней, вспомнив, что оставила ее с Монжене, в смущении, похожем на лихорадку, в беспокойстве, доходившем до страдания, и очень удивилась, увидев ее довольной, веселой, оживленной небывалой прелестью и до такой степени свободной, что, казалось, она провела весь свой век в свете.

— Посмотри-ка на свою провинциальную подругу, — сказал ей старый театральный товарищ. — Чудно, как ум мгновенно является в девушках!

Лоренция не обратила внимания на его шутку. На следующее утро она опять не заметила, что Монжене приехал к ней часом раньше. Он знал, что Лоренция будет на репетиции до четырех часов, а приехал в три и ждал в гостиной, но не один: он присел к пяльцам Полины.

Днем он показался Полине довольно старым. Ему было только тридцать лет, но лицо его было обезображено невоздержностью, а по провинциальным понятиям красота нераздельна со свежестью и здоровьем. Полина еще не понимала (слава ей и честь!), что следы разврата могут придавать лицу печать поэзии и величия. В нашу романтическую эпоху столько людей прослыли мыслителями и поэтами единственно за впалые глаза и за лоб, преждевременно изрытый морщинами. Столько людей показались гениями единственно потому, что они были больны!

Его сладкие речи очаровали Полину еще сильнее вчерашнего. Пустая лесть, по достоинству ценимая самой вздорной светской женщиной, западала в бесплодную и жадную душу отшельницы благодатным дождем. Ее тщеславие, столь долго не удовлетворяемое, развивалось от опасного дыхания соблазна, и от какого жалкого соблазнителя? От человека совершенно холодного, презиравшего ее доверчивость: он хотел превратить ее в ступеньку для достижения до Лоренции.

V

Безумную любовь Полины прежде всех заметила г-жа С**. По инстинкту материнского чувства она предчувствовала и угадала замысел и тактику Монжене. Она никогда не ошибалась на счет его притворного равнодушия, всегда была с ним осторожна, отчего Монжене и говорил, что г-жа С**, как все матушки артисток, глупа, сердита, мешает развитию дочери. Когда он начал волочиться за Полиной, г-жа С**, увлеченная осторожностью, испугалась, что его хитрость может иметь успех, и Лоренция оскорбится, что не была замечена модным франтом. Она не должна была бы приписывать Лоренции таких ничтожных чувств, но г-жа С**, при своем высоком уме, была заражена материнской слабостью, которая страшится всякой опасности без причины. Она боялась минуты, когда Лоренция увидит интригу, заведенную г-м Монжене и, не призвав ее ума и нежности на помощь Полине, одна пыталась разочаровать и предостеречь неопытную девушку.

Она приступила к делу с любовью и осторожностью, но была принята очень дурно. Полина, в упоении, скорее согласилась бы отдать жизнь, нежели потерять тщеславную мысль, что ее обожают. Ее сухие ответы огорчили г-жу С**. В споре с одной стороны выказалось чувство унижения Полины, с другой — гордость победы, одержанной над Лоренцией. Испугавшись своих слов, Полина все рассказала Монжене, а он с радостью вообразил, что г-жа С** была выражением и отголоском дочерней досады. Он думал уже, что достиг цели и, как счастливый игрок удваивает ставку, стал еще учтивее и нежнее к Полине. Он уже решился подло лгать ей о любви, которой вовсе не чувствовал. Она притворялась, что не верит, а на самом деле верила… бедняжка! Хоть она и защищалась, Монжене уверился, что глубоко поразил ее. Он презирал довершение победы и решился продолжать или бросить ее, смотря по тому, как это примет Лоренция.

Углубившись в учение и проводя весь день в театре — утром на репетициях, вечером на представлениях, Лоренция не могла следить за успехами победы Монжене над Полиной. В один вечер она была поражена смущением Полины, когда Лавалле, старый и умный актер, служивший ей покровителем во время ее дебютов, строго осуждал характер и ум Монжене. Он признавал его пустейшим человеком из пустейших. Лоренция защищала его душевные качества, но Лавалле сказал ей в ответ:

— Знаю, что против меня восстанут; здесь все желают ему добра. Знаете ли, почему его все любят? Потому что он не зол.

— И это уже достоинство, — отвечала Полина значительно, злобно поглядывая на старого артиста, добрейшего человека, который не принял на себя ее намека.

— Вовсе не достоинство, — отвечал актер, — ведь он не добр, и вот почему я не люблю его, если вы хотите знать причину. Нечего надеяться на человека, который ни добр, ни зол, и всегда нужно страшиться его.

Несколько голосов защищали Монжене, и голос Лоренции раздавался громче прочих. Только не могла она защищать его, когда Лавалле объяснил ей с доказательствами, что у Монжене нет истинного друга, что в нем никогда не видели движений честного гнева, показывающих сердце благородное и великое.