Лоренция смутилась, не могла понять такого бесстыдства. Она положила письмо в стол, не показав своего изумления, но Полина думала, что видит ее сердце, и гнушалась дурными ее намерениями, о которых догадывалась. «Было оскорбительное для меня письмо, — думала она, уходя в свою комнату, — и мне его отдали. Вот другое, которое, по их мнению, может меня утешить, и мне его не показывают…» Она заснула, с презрением к подруге и в душевной радости от того, что чувствовала себя выше Лоренции. Она не пожалела даже о разрыве дружбы. Бедняжка думала торжествовать в ту самую минуту, когда злобно содействовала своему собственному несчастью.
На следующий день Лоренция долго разбирала письмо вместе с Лавалле. По случаю или привычке, Монжене сложил и запечатал второе письмо точно так же, как первое, писанное при Лавалле. У Полины спросили, не было ли у нее еще другого подобного письма, но она, торжествуя над их смущением, притворилась удивленной, уверяла, что не понимает, к чему такой вопрос, и что не знает, от кого письмо, как и для чего попало в ее руки. Другое письмо было уже передано Монжене. В безумной радости, желая дать ему верное и романическое доказательство своего доверия и прощения, Полина отослала письмо, не распечатав его.
Лоренция хотела еще верить честности намерений Монжене, а Лавалле не мог так ошибаться. Он рассказал ей о свидании, на которое провожал Полину, и бранил сам себя. Он думал, что после свидания, после бесстыдной лжи Монжене письмо произведет на Полину чрезвычайное действие. Он никак не понимал, что Полина так чудно помогает обманщику торжествовать над препятствиями. Лоренция не хотела верить, что Полина вмешивается в интриги и принимает в них участие, столь для нее вредное.
Что могла сделать Лоренция? Попробовать последнее средство. Полина, потеряв терпение и веря только словам Монжене, уязвила ее сердце горечью упреков и гордым своим презрением. Лоренция должна была сказать ей несколько строгих слов, которые еще больше ее рассердили. Полина объявила, что свободна, может располагать собой и не хочет повиноваться произвольным прихотям той, которая так жестоко ее обманула. Лоренция отвечала ей, что не может содействовать ее несчастью и дозволять в доме своем, в своем семействе исполнение предприятий подлого соблазнителя.
— Я отвечаю за тебя перед Богом и людьми, — сказала она. — Ты хочешь броситься в пропасть, но не я столкну тебя!
— И ваша преданность, — отвечала Полина, — зашла так далеко, что вы сами хотели броситься вместо меня.
Оскорбившись такой несправедливостью и неблагодарностью, Лоренция встала, бросила на Полину строгий взгляд и, боясь, что не удержит гнева, указала ей на дверь с таким выражением лица, что Полина остолбенела. Никогда еще актриса не была столь прекрасной, даже тогда, когда произносила в Баязете[10]
известное, повелительное «Sortez![11]»Оставшись одна, Лоренция ходила по комнате, как львица в клетке, разбивала свои этрусские вазы и статуэтки, рвала на себе платье и свои черные волосы. Ее величие, искренность, нежность души не признаны и унижены той, кого она так любила, за кого отдала бы жизнь! Есть гнев святой; земля заколебалась бы, если б чувствовала, что происходит в оскорбленной великой душе!
Меньшая сестра пошла к Лоренции, воображая, что она разучивает роль, и посмотрела на нее безмолвно, не двигаясь с места. Потом, испугавшись ее бледности и ужасного выражения лица, вышла и сказала г-же С**:
— Маменька, поди к Лоренции. Она так работает, что будет больна. Она меня испугала.
Г-жа С** побежала к дочери. Лоренция бросилась в ее объятия и зарыдала. Через час, успокоившись, она просила мать привести Полину и хотела просить у нее прощения за свою вспыльчивость, чтобы иметь вместе с тем случай простить и ее.