Полина [современная орфография]

«Как! — говорила она, — я могла выжить здесь два года, целые два года — и не умерла! Я дышала этим воздухом, говорила с этими людьми, спала под крышей, покрытой мхом, ходила по непроходимым закоулкам! А Полина, моя бедная Полина, и до сих пор живет здесь. Она прекрасна, любезна, умна… Она могла бы блистать, как я, в мире роскоши и блеска!»

Как скоро городские часы пробили семь, она оделась наскоро, и пока лакеи ее проклинали гостиницу и неудобства путешествия с тем нетерпением и тщеславием, которые отличают лакеев знатных господ, она шла по узкой, извилистой улице, касаясь мостовой только носком башмака, как настоящая парижанка. Жители смотрели на нее с удивлением: для них всякая новая фигура была важным событием.

Дом Полины не отличался живописностью, хотя был очень стар. От эпохи, в которую он построен, в нем остались только сухость и неудобство расположения комнат; не было ни романического предания о нем, ни изящных или странных лепных украшений, не было даже вида романтического феодализма. Все в нем мрачно и печально, от медной фигуры, помещенной на ручке калитки, до фигуры старой служанки, безобразной и сморщенной, которая отперла дверь, осмотрела непочтительно гостью с ног до головы и повернулась к ней спиной, сказав очень сухо: дома!

Путешественница радовалась и страдала, входя вверх по винтовой лестнице; замасленная веревка служила вместо перил. Этот дом напоминал ей лучшие годы ее жизни, прекраснейшие события ее юности; но сравнивая свидетелей своего прошедшего с роскошью нынешней жизни, она не могла не жалеть о Полине, которая осуждена была на забвение, как зеленый мох, покрывавший сырые стены.

Она вошла тихо и отворила дверь без стука. Не было перемены в первой комнате, которая получила от хозяев титул гостиной. Пол из красного кирпича, тщательно вымытый; мрачные стены, старательно вытертые; зеркало в дубовой рамке, некогда вызолоченной; тяжёлая мебель, украшенная шитьем какой-то прабабушки; и две или три благочестивые картины, завещанные дядей, бывшим городским пастором, — всё оставалось на прежнем месте, и в том же неизменном виде старости, как было за десять лет пред этим, а за эти десять лет путешественница прожила века! Все, что она видела, поражало ее, как сон.

Обширная и низкая зала представляла глазу довольно приятную, хотя и мрачную картину. В ее перспективе было что-то похожее на строгость и размышление, подобно картинам Рембрандта, в коих различаешь только, во мраке, старую фигуру философа или алхимика, мрачную и жесткую, как стены, печальную и болезненную, как искусно уловленный луч, которым она освещена. Небольшое окно со свинцовыми задвижками, украшенное горшками базилика и герани, одно освещало большую комнату. В окне рисовалась прелестная фигура; казалось, она была тут для украшения картины своей собственной красотой. То была Полина.

Она очень переменилась. Не видя ее лица, путешественница долго сомневалась, точно ли это она? В ее время Полина была ниже целой головой; теперь она стала выше и так тонка, что, казалось, переломится при малейшем движении. На ней было платье темного цвета, с белой манишкой, складки которой были сложены с особенным старанием. Прекрасные каштановые волосы были приглажены на висках со смешною тщательностью. Она обрубала кусок батиста крошечной иголкой. Во Франции жизнь большей части женщин проходит в этом торжественном занятии.

Подвинувшись вперед, путешественница могла, при свете окна, различить линии восхитительного профиля Полины: ее правильные и спокойные черты; ее большие глаза, подернутые туманом; ее чистый лоб, более открытый, чем возвышенный; ее прелестный рот, по-видимому, не сотворенный для улыбки. Она всё еще была удивительно прекрасна, но лицо ее было покрыто какой-то болезненной бледностью. В первую минуту прежняя подруга ее готова была сожалеть о ней; но, восхищаясь глубоким спокойствием ее задумчивого лица, поникшего над работой, она почувствовала к ней не жалость, а уважение. Она остановилась и смотрела на нее молча, не двигаясь с места. Но Полина почувствовала ее присутствие по инстинктивному движению сердца, вдруг обратилась к ней и пристально посмотрела на нее, не говоря ни слова и не изменяясь в лице.

— Полина! Ты не узнаешь меня? — вскричала гостья. — Ты забыла лицо Лоренции!

Полина вскрикнула, встала и упала опять в кресло. Лоренция бросилась к ней в объятия, и обе плакали.

— Так ты меня не узнала? — сказала наконец Лоренция.