Полина [современная орфография]

Полина бросила на подругу свою умоляющий взор, а та отвечала поцелуем. Старуха немного усмирилась, когда подсела к нероскошному завтраку и закуталась в платье темного цвета с красными огромными разводами, а на голову надела белый чепец с вуалем из черной дымки, которым прикрыла половину лица. Лета, скука и болезни привели ее к такой степени эгоизма, что она жертвовала всем, даже закоренелыми своими предрассудками, для нужд своего спокойствия. Слепая жила в такой зависимости от дочери, что малейшее неудовольствие, малейшая рассеянность Полины могли разрушить цепь неисчислимых угождений, из коих самое малое было необходимо, чтобы жизнь показалась старухе сносной. Когда слепая ловко покоилась на постели и была удалена от опасностей и лишений на несколько часов вперед, то позволяла себе горестное утешение, т. е. оскорбляла жестокими словами и несправедливыми жалобами людей, в которых не имела нужды. Потом, в часы зависимости, она умела удержать себя и заслуживать их усердие ласковым обращением. Лоренция успела заметить это в течение дня. С большим прискорбием еще заметила она, что мать действительно боялась дочери. Сквозь изумительное пожертвование всем своим временем Полина невольно выказывала немой и постоянный упрек, понятый вполне ее матерью и устрашавший ее чрезвычайно. Казалось, что обе женщины боялись обнаружить тяжесть, происходившую от взаимного их соединения, от соединения умиравшей матери с дочерью, полной жизни. Одна страшилась движений той, которая могла ежеминутно лишить ее последнего дыхания; другая опасалась могилы, куда могла быть увлечена этим трупом.

Лоренция, одаренная светлым умом и благородным сердцем, уверила себя, что отношения их не могут быть иными; что притом невидимые страдания Полины не отнимают у нее терпения, но умножают только ее достоинства.

Но, против воли, Лоренция почувствовала ужас и скуку, находясь между двумя жертвами. Глаза ее отуманились, все нервы трепетали. Вечером она была утомлена, хотя за весь день никуда не ходила. Ужас действительной жизни начинал выказываться из-за поэзии, в которую она, как артистка, сначала облекла чистое существование Полины. Она хотела сохранить свое заблуждение, думать, что Полина счастлива и довольна своими мучениями, как отшельница старых времен. Что и мать ее тоже счастлива, забывает свои бедствия в ее любви и угождениях. Смотря на мрачную картину этого семейства, она хотела видеть в ней светлых ангелов, а не печальные лица, грустные и холодные, как действительность. Малейшая морщинка на ангельском челе Полины набрасывала тень на картину; одно слово, холодно произнесенное ее чистыми устами, разрушало таинственную кротость, замеченную Лоренцией с первого взгляда. Однако же морщинка на челе была выражением молитвы, а слова служили к утешению; но все это было как-то холодно, без жизни, без того тихого, глубокого одушевления, которое делается постоянным, когда с необходимостью строгого долга мы умеем соединить свободный выбор и потребность собственного сердца.

Пока первый восторг простодушного удивления уменьшался в актрисе, в Полине и ее матери происходила противоположная перемена, столь же непринужденная и невольная.

Полина, трепеща при мысли о светских радостях своей подруги, незаметно почувствовала любопытство — узнать этот неведомый мир, полный ужаса и привлекательности, куда, по правилам своим, она не должна была заглядывать. Смотря на Лоренцию, удивляясь ее красоте, грации, ее обращению, то благородному, приличному театральной королеве, то свободному и милому, чисто детскому (ибо артистка, любимая публикой, похожа на дитя, которому весь мир — семейство), Полина ощущала в себе новое чувство, сладкое и печальное, занимавшее средину между удивлением и страхом, между нежностью и завистью.

Слепая мать была инстинктивно порабощена и как бы оживлена сладкими звуками голоса Лоренции, чистотой ее речи, одушевлением ее умного разговора, разнообразного и простого, отличающего всех истинных артистов. Мать Полины, полная суеверного упрямства и провинциальной гордости, все-таки была женщина отличная и довольно образованная сравнительно с обществом, в котором жила. Она нехотя была поражена и приятно удивлена, увидев что-то непохожее на всегдашних своих собеседниц, что-то необыкновенное, чего она никогда не встречала. Может быть, она сама себе не давала в этом отчета, но усилия, употребленные Лоренцией для истребления ее предрассудков, удались свыше ожидания. Старуха так начинала заниматься разговором актрисы, что слушала с сожалением, даже с ужасом, как та приказывала готовить почтовых лошадей. Она победила себя и просила ее остаться до следующего дня.