Полина

Написав и отправив это письмо, я пошел к моей матери; она точно спрашивала, не приходил ли кто от Горация, и после ответа я нашел ее гораздо спокойнее. Что касается Габриели, она просила позволения и получила его: остаться в своей комнате. К концу завтрака мне привели лошадь. Приказания мои были в точности исполнены: к седлу были прикреплены ольстреди, в которые я поместил пару прекрасных дуэльных пистолетов, уже заряженных; я не забыл, что граф Гораций не выезжал никогда без оружия.

Я был на месте свидания еще в одиннадцать часов с четвертью: так велико было мое нетерпение. Проехав аллею во всю ее длину и поворотив назад, я заметил всадника на другом конце: это был граф Гораций. Узнав друг друга, каждый из нас пустил лошадь свою в галоп, и мы встретились на середине аллеи. Я заметил, что он, подобно мне, имел ольстреди у седла своей лошади.

— Вы видите, — сказал мне Гораций, — кланяясь с вежливостью и улыбкою, — что желание мое встретить вас равнялось вашему, потому что мы оба опередили назначенный час.

— Я сделал сто лье в одни сутки, чтоб иметь эту честь, граф, — отвечал я, кланяясь в свою очередь, — вы видите, что за мной нет остановки.

— Я предполагаю, что причины, побудившие вас так скоро приехать, не такие уж тайные, и хотя желание мое узнать вас и пожать вам руку заставило меня совершить эту поездку еще в менее короткое время, но я не думаю, что подобная причина заставила вас покинуть Англию.

— И вы думаете справедливо, граф. Честь семейства, едва не скомпрометированного, была причиной моего отъезда из Лондона и прибытия в Париж.

— Выражения, употребляемые вами, — возразил граф, кланяясь опять с улыбкой, которая становилась более и более язвительной, — заставляют меня надеяться, что причиной этого возвращения не было письмо госпожи Нерваль, в котором она уведомляла вас о предполагаемом союзе между вашей сестрицею и мной.

— Вы ошибаетесь, — возразил я, кланяясь в свою очередь, — я приехал единственно для того, чтобы воспротивиться этому супружеству, которое не может состояться.

Граф побледнел, и губы его сжались; но почти тотчас он принял свое обыкновенное спокойствие.

— Надеюсь, — сказал он, — что вы оцените чувство, повелевающее мне слушать с хладнокровием ваши странные ответы. Это хладнокровие есть доказательство моего желания сблизиться с вами, и желание это так велико, что я готов выслушать вас до конца. Окажете ли вы мне честь, милостивый государь, сказать: какие причины с вашей стороны могли стоить мне этой слепой антипатии, выражаемой вами так открыто? Поедем рядом, если хотите, и станем продолжать разговор.

Мы поехали шагом, как друзья, которые прогуливаются.

— Я слушаю вас, — сказал граф.

— Сначала, граф, позвольте мне, — отвечал я, — изменить суждение ваше о мнении, которое я имею о вас: это не слепая антипатия, а рассудительное презрение.

Граф привстал на стременах, как человек совершенно выведенный из терпения; потом, приложив руку к челу, сказал голосом, в котором трудно было заметить малейшее волнение:

— Подобные чувства довольно опасны, чтобы питать их и в особенности объявлять прежде совершенного познания человека, внушившего их.

— А кто сказал вам, что я не знаю вас совершенно? — отвечал я, смотря ему в лицо.

— Однако ж, если память не обманывает меня, только вчера я встретился с вами в первый раз.

— И однако ж случай, или скорее Провидение, нас уже сближало; правда, это было ночью, когда вы не видели меня.

— Помогите моим воспоминаниям, — сказал граф, — я очень туп для загадок.

— Я был в развалинах аббатства Гран-Пре. ночью с 27 на 28 сентября.

Граф побледнел и положил на ольстредь свою руку; я сделал то же движение; он заметил его.

— Что же далее?.. — возразил он.

— Я видел, как вы шли из подземелья, как закопали ключ.

— И какое намерение приняли вы вследствие всех этих открытий?

— Не допустить вас убить Габриель де Нерваль так, как вы пытались убить Полину Мельен.

— Полина не умерла?.. — вскричал граф, останавливая свою лошадь и забыв на этот раз свое адское хладнокровие, не оставлявшее его ни на минуту.

— Нет, Полина не умерла, — отвечал я, останавливаясь в свою очередь, — Полина живет, несмотря на письмо, которое вы написали ей; несмотря на яд, оставленный вами; несмотря на три двери, которые вы заперли за нею и которые я отпер ключом, закопанным вами… Теперь понимаете ли?..

— Совершенно! — ответил граф, кладя руку в одну из своих ольстредей, — но вот чего я не понимаю, что вы, владея такими тайнами и доказательствами, не донесли тотчас на меня?

— Это оттого, что я дал священную клятву и обязан был убить вас на дуэли, как будто бы вы были честным человеком. Итак, оставьте в покое ваши пистолеты, потому что, убивая меня, вы можете испортить все дело.

— Вы правы, — отвечал граф, застегивая ольстреди и пуская лошадь свою шагом. — Когда же деремся мы?

— Завтра утром, если хотите, — сказал я, опуская также поводья у своей лошади.

— Где же?

— В Версале, если место вам нравится.

— Очень хорошо. В девять часов я буду ожидать вас у Швейцарских вод с моими секундантами.

— С Генрихом и Максом, не правда ли?