Полёт шмеля

Звонить с таксофона, выяснять, не вернулась ли, он не стал. Подошел 25-й троллейбус, Лёнчик сел на него и через двадцать минут был около дома. Веты дома не оказалось. Скоро придет, пообещал он набросившейся на него с недоуменными расспросами теще, перенимая у нее сына. Он ее не успокаивал, он так и думал: ну, не через полчаса, так через час, не через час, так через два…

Вета не появилась ни через час, ни через пять часов. Давно вернулся с работы тесть, стемнело — ее не было. Позвонили уже всем, к кому она могла бы зайти, — ни у кого она не объявлялась. Лёвчик, когда Лёнчик позвонил ему, проявил страшную активность: ничего не говоря Лёнчику, обзвонил по справочнику все больницы и, вновь возникнув в трубке, радостно объявил, что ни в один московский морг Вета не поступала, а значит, самое плохое исключено. Какой морг, что ты несешь, заорал Лёнчик.

«Гражданка Поспелова Светлана Сергеевна здесь проживает?» — спросил его какой-то деревянный мужской голос на утро следующего дня, когда он бросился к зазвеневшему телефону и сорвал с него трубку. И вот тут Лёнчика ударило. Это был такой голос, что в нем прозвучало все.

Звонили из отделения милиции в Новогиреево. Предлагая ему приехать к ним. «Что с ней?» — заставил себя спросить Лёнчик. Ему не ответили, и все полчаса дороги, пока, схватив такси, добирался до этого восемьдесят первого отделения, он тешил себя перемешанной с отчаянием надеждой: того, что имел в виду вчера Лёвчик, не произошло.

Но нет, Лёвчик всего лишь рано принялся обзванивать эти места последнего земного пристанища человека перед переправою через Стикс. Вету на рассвете увидели люди из проезжавших электричек. Она не стала повторять героиню Льва Николаевича, бросаясь на рельсы. Вероятней всего, она слегка подалась вперед, и скорости пролетающего мимо поезда хватило, чтобы, отбросив ее в сторону, навсегда избавить от стыда за совершенное.

Диплом Лёнчик защищал последним на курсе, перед самыми государственными экзаменами. Никаких препон в допуске к защите ему не ставили, и защищался он: оппоненты поскорее-поскорее зачитали свои заключения, не сделав ни единого замечания, — и все, свободен. И оттуда не было больше ни звонков, ни повесток — ничего, как все примерещилось. И никого из тех, кого назвала Вета, не тронули. Ни к кому не пришли с обыском, не вызвали на допрос, не уволили с работы. Так, словно своей жизнью она выкупила всех. Заплатила с таким перебором, что платы достало с лихвой.

19

— Где Новодевичье это, знаешь? — дождавшись, когда я, закрыв за ним дверцу и обойдя машину со стороны капота, сяду на свое водительское место, спрашивает меня из-за спины бывший вице-мэр, у которого я уже пятый день служу извозчиком.

Он только что вышел из дверей того офиса на Большой Ордынке, куда я его привозил в первый день «работы» у него, еще на своем корыте, и весь его вид свидетельствует, что все у него в этой конторе сложилось как надо, по его желанию и аппетиту, — он так и светится довольством.

— Знаю, где Новодевичье, — слегка повернувшись назад, отвечаю я.

— Давай съездим, — приказывает бывший вице-мэр. — Баяли тут сейчас с одним… Хочу посмотреть, где этого предателя отечества закопали.

— Почему «предателя»? — Пусть я и не поклонник бывшего первого секретаря Свердловского, а после Московского обкомов КПСС, а там и первого президента России, но когда клеят такие ярлыки, мне не нравится.

— А кто он еще? — с беспощадностью вопрошает бывший вице-мэр. — Отдал Россию на разграбление иностранщине. Я к нему только как к предателю отношусь.

Искать могилу Ельцина нам не приходится. Мы идем по широкой асфальтовой дороге, что ведет от ворот в глубь кладбища, и прямо по ходу, на площадке для последнего прощания, выступая из общего ряда могил на асфальт, — два буйно-хвойных холма из венков и цветов. Один, тот что справа от дороги и поменьше, — это Ростропович, похороненный только вчера, второй холм, что слева и ощутимо пышнее, — это Ельцин.

— Вот он где! Вот он как! — негромко приговаривает бывший вице-мэр, пока мы, в числе десятка таких же созерцателей, стоим около ельцинской могилы. Могилы Ростроповича он не видит в упор. — И после смерти устроился, чтобы у всех на виду быть.

Я молча гляжу на него, и мне кажется, что он — втайне, наверно, даже от себя самого — хотел бы быть на месте покойного. Нет, не в смысле лежать здесь в могиле, хотя само название «Новодевичье» заставляет быстрее бегать его кровь, а вот так, как при жизни, — стоять во главе, чтобы все внизу, под ним, а над ним — никого, одно небо, солнце и проплывающие облака. Ох, уж он бы стоял! Он бы сумел, он бы как никто другой!..