Политэкономия соцреализма

В 1934 году Александр Фадеев заявил: «Идея социализма должна входить в произведение не как нечто внешнее, а являться самой сущностью произведения, воплощенной в образах» [239]. Иными словами: задача искусства сводится к превращению «идеи» в «плоть». В «сущности» художественного произведения «идея» встречается с плотью «образов». О том, что такое эта загадочная «сущность», Фадеев поведал спустя полтора десятка лет уже в качестве генерального секретаря Союза советских писателей в интервью английским писателям. Вот фрагмент из него:

«Вопрос: Не находите ли вы, что социалистический реализм скорее следовало бы назвать социалистическим идеализмом?

Ответ: Нет. Социалистический реализм отличается тем, что он показывает жизнь такой, как она есть, и одновременно такой, какой она должна быть. Это только увеличивает силу реализма. Могу привести пример из области природы. Яблоко, каким оно произрастает в диком лесу, довольно кислый плод. Но яблоко, которое выращено в саду Мичурина или Бербанка, – это одновременно и яблоко, как оно есть и каким оно должно быть. Несомненно, яблоко Мичурина и Бербанка более выражает сущность яблока, чем дикий, лесной плод. Так и социалистический реализм» [240].

Лишь одну ошибку допустил Фадеев в этой платонической метафоре: преображенный в волшебном мичуринском саду плод не располагает «сущностью»; эта «сущность» не содержится ни в кислом, ни в сладком яблоке. Она конструируется потребителем яблока. Стоит, однако, помнить, что «мичуринская наука» отличалась тем, что была наукой «преобразующей» и «практической»: ее целью было преобразование «диких плодов» и их производство в целях «народнохозяйственного потребления». Иначе говоря, речь идет о производимом соцреализмом социализме, поскольку именно соцреалистически преображенная «жизнь» и есть воплощенная «сущность» социализма.

Впрочем, платоновский Пухов, как помним, не оценил вкусовых качеств этого плода. Ему казалось, что комиссар производит «отношение», «ничто». Знай Пухов, что «пища» будет состоять из одного «отношения», разве стал бы он сетовать на то, что «паек мал»?

Часть вторая ПРОИЗВОДСТВО: ПРОИЗВОДИТЕЛЬНЫЕ СИЛЫ И ПРОИЗВОДСТВЕННЫЕ ОТНОШЕНИЯ

1 (ИДЕО/БИО/АГРОБИО)ЛОГИЯ: МАКСИМ ГОРЬКИЙ/ ОЛЬГА ЛЕПЕШИНСКАЯ/ ТРОФИМ ЛЫСЕНКО (К ЭПИСТЕМОЛОГИИ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО ТЕЛА)

В нашем Советском Союзе люди не родятся, родятся организмы, а люди у нас делаются – трактористы, мотористы, механики, академики. Я не родился человеком…

Трофим Лысенко

[241]

Все оживает в нашей стране…

Максим Горький

Революционный романтизм: Красное и Зеленое, или «Вторая природа»

«Действительная власть общества над природою, беспредельно развивающаяся на основе научно–организованной техники, – такова первая характеристика послекапиталистического строя». Слова эти были сказаны в 1906 году одним из самых радикальных русских революционных мыслителей А. Богдановым [242]. Однако не о революционном пафосе природопреобразования пойдет здесь речь. В центре нашего внимания – судьба оформляющего эту «мечту» дискурса в переходе от революционной культуры к сталинской, его социальное функционирование и способы его репрезентации в сталинской культуре. Дискурс этот, несомненно, имел эстетическое измерение. Чтобы понять его, мы обратимся к Максиму Горькому, взгляды которого оказали огромное влияние на советский идеологический ландшафт 1930–х годов.

Каждому советскому школьнику было известно, что Горький лучше, чем кто-либо в русской литературе, «умел любить и ненавидеть». Любил Горький «Человека», а ненавидел – «мещанина». Если, однако, вглядеться пристальнее в предмет горьковской ненависти, можно сказать, что был он – прежде всего – природоненавистником.

В 1909 году Горький пишет одну из самых известных своих статей «Разрушение личности»: «Во дни своего детства, руководимый инстинктом самосохранения, голыми руками борясь с природой, в страхе, удивлении и восторге перед нею, он (человек. – Е. Д.) творит религию, которая была его поэзией и заключала в себе всю сумму его знаний о силах природы, весь опыт, полученный им в столкновениях с враждебными энергиями вне его. Первые победы над природой вызвали в нем ощущение своей устойчивости, гордости собой, желание новых побед и побудили к созданию героического эпоса, который стал вместилищем знаний народа о себе и требований к себе самому» [243]. Итак, все плохое (в данном случае, религия) вырастает от покорности природе и все хорошее («гордость собой») от побед над нею.