Политэкономия соцреализма

И вот рождается чудо: «Морозные зимы не пускали грушу и яблоню ни на Урал, ни в Сибирь. Но советские люди решили: там, где построены заводы, где есть города и селения, там могут и должны быть разбиты сады. И сады там разбиты» (С. 191), виноград теперь выращивают в Донбассе, но «поставлена задача создать виноградарство под Москвой… Виноградники под Москвой станут делом обычным. Обычным делом станут здесь и бахчи. Это тоже переворот не только в структуре полеводства, но и в пейзаже: на поле возле северной ели или сосны спеют полосатые арбузы или желтые дыни, которые, казалось, могли расти только где‑нибудь у Камышина или Ташкента» (С. 193); «Впервые яблоки вызревают на Северном Сахалине. Пройдут годы, и пади нашего тихоокеанского побережья будут так же устланы виноградниками и фруктовыми садами, как сейчас долины Крыма» (С. 195); «У самого полюса холода в открытом фунте выводят овощи, махорку, томаты, кабачки. Героическим трудом создают новую географию культурных растений. Так растениеводческий фронт медленно, но неотступно, с трудом, но победоносно движется на север… Земледелие выходит к берегам Северного Ледовитого океана. Здесь теперь можно увидеть не только теплицы, но даже и огороды под открытым небом… Среди полярной ночи… в открытом грунте… зеленеют листы китайской капусты… Географический предел земледелия в нашей стране небывало расширен» (С. 199–200).

В чудесной советской стране ничто не пребывает в бездействии – все куда‑то движется: «Пшеница движется дальше на север, на восток» (в Сибирь и в Казахстан) (С. 177); «Рис движется к северу… под Куйбышевом, Курском и Рязанью, в болотах Полесья.., в окрестностях Москвы – на две тысячи километров севернее прежней рисовой зоны. Начинает создаваться новая карта рисосеяния» (С. 178); кукуруза «сдвинута к северу» – в степи Сибири (С. 179); «В Сибири сильно расширились посевы ржи» (С. 179); «Советская власть перечертила географическую границу хлопководства. Она сдвинула ее далеко к северу – с сорок третьей параллели к сорок седьмой. В пустовавших степях Причерноземья, Приазовья возникли хлопковые совхозы» (С. 180); сахарная свекла растет в Прибалтике и в Карелии, под Москвой и на Волге (С. 181). Да что там европейский Запад – «Привычные пейзажи изменились. В оазисах среди пустыни навалены кучи бураков, как где‑нибудь в лесостепи у Винницы» (С. 182). А сейчас, по инициативе товарища Сталина началось продвижение субтропических культур в более северные районы – на Украину, в Молдавию, на Кубань» (С. 189)…

Все в этих картинах должно поразить читателя. Визуализация в этом случае оказывается совершенно излишней: Картина бессильна перед Словом. «Человеку в капиталистическом мире неведомы быстрые и притом плановые изменения в географическом ландшафте. Ученые современного Запада сетуют: «Ландшафт – это неотвратимая судьба». – «Нет! – говорим мы. – Своими руками, по продуманным чертежам строим мы свою страну, создаем новый ландшафт». Буржуазные ученые говорят: «География не создается, а рождается сама собой». – «Нет! – говорим мы. – Строя коммунизм, мы с разумным расчетом переделываем страну, изменяем ее географию»» (С. 7). В этом тексте не случайно «сетуют» и «говорят»: только Словом рождается чудо, перед которым всякие «сетования» бессильны. Не важно, чем в реальности явились все эти немыслимые «преобразования», – важно, что изменилось самое ощущение реальности, ее вербальный образ.

К примеру, автор рассказывает об изменении грунта. Это – осушение и орошение земель. Осушение проводится в Колхиде, на Кубани, на Ирпене, в Полесье и других местах. Как оно происходит? «Люди, вдохновленные грандиозностью замысла, творят новый – здоровый и цветущий – край. Край создается, но уже есть его будущая географическая карта. Перед грандиозностью проекта бледнеет проект осушения Флориды, некогда составленный магнатами Америки. Край этот будет, ибо он предусмотрен социалистическим планом, ибо так хочет, так решил советский народ» (С. 207). Совершенно ничего нельзя узнать о проблемах, связанных с решением столь грандиозных задач. Да и незачем: есть вдохновение, план, образ цветущего края. Образ становится единственной реальностью.