Политэкономия соцреализма

За год до того, как Владимир Маяковский писал свой «Рассказ Хренова о Кузнецкстрое и людях Кузнецка», живописуя безбытность жизни энтузиастов строительства «стоугольного гиганта», и, прозревая будущее, утверждал, что «через четыре года здесь будет город–сад», в Москве, на территории бывшей сельскохозяйственной выставки, открылся первый в стране Центральный парк культуры и отдыха (ЦПКиО). Идея «города–сада» могла быть озвучена никак не ранее 1929 года[949].

Революционная культура с ее урбанизмом и отрицанием «буржуазного наследия» была безмерно далека от того идеала покоя, культуры помещичьей усадьбы и «дворянских гнезд», образом которых был сад. Его судьба была предсказана еще накануне вступления России в «эпоху капитализма» в «Вишневом саде» Чехова. Между тем сад остается архетипическим образом гармонии и совершенства: потерянный и обетованный рай представлен в культуре именно Эдемом. Менее всего революционная культура полагала себя наследницей этого «буколического идеала»: рай, потерянный при капитализме, возвращался искуплением первородного греха в постреволюционную, уже сталинскую эпоху. Ее начало отмечено тем самым переломным 1929 годом, когда советское общество вступало в «реконструктивный период», когда была, наконец, обещана «зажиточная, культурная жизнь». «Культурная» же жизнь без сада трудно представима. Нет поэтому ничего удивительного в том, что Маяковский, как «лучший, талантливейший поэт нашей советской эпохи», безошибочно уловил и проартикулировал новый идеал для рабочих Кузнецка, которые, лежа «под старою телегою», вряд ли думали о «городе–саде». Ошибся он, пожалуй, лишь в определении места: в новой культуре городом–садом предстояло стать прежде всего столице, и уж затем – Кузнецку.

10 июля 1935 года специальным постановлением СНК СССР и ЦК ВКП(б) был принят Генеральный план реконструкции Москвы. За годы реконструкции столица преобразилась, но новый ее центр – 416–метровый Дворец Советов – построен так и не был. Гигантское это сооружение, которое «будет видно за десятки километров, как маяк новой Москвы, ее архитектурный символ»[950], хотя так и осталось «невидимым градом Китежем» советской эпохи, было вписано в панораму Москвы. От него намечалось движение в новые дали: «Вдоль Москвы–реки на юго–запад, в сторону Ленинских гор, высоко поднятых над городом, обильных воздухом, зеленью, светом, будет расширяться Москва генерального плана. Одна из пробиваемых через весь город сквозных магистралей, мимо Дворца Советов и Лужников, мостами и тоннелями, перекинется через Москву–реку в Юго–Западный район. На Ленинских горах разбивается грандиозный ботанический сад Академии наук Союза ССР. На широких террасах, в тенистых рощах будет собрана флора всего Советского Союза»[951]. Ленинские горы слишком велики для одного сада. Однако сама идея использования этого естественного амфитеатра столицы «под сад» не только повторялась во всех проектах преобразования Москвы, но была вписана в широкое «зеленое строительство», основные направления которого и были закреплены в Генеральном плане реконструкции.

Здесь предполагалось: образование новых и расширение существующих бульваров и парков, создание двух новых, проходящих по всей территории города, озелененных колец: нового бульварного (по трассе Камер–Коллежского Вала) и нового паркового (связывающего существующие парковые массивы Москвы – Останкино, Сокольники, Измайлово, Введенские горы, Ленинские горы, Лужники, Краснопресненский парк, Петровский и Тимирязевский парки), создание вокруг города обширного лесопаркового защитного пояса в радиусе до 10 км из крупных лесных массивов, берущих свое начало в загородных лесах (эти массивы должны были быть связаны с городом зелеными клиньями). «Зеленое строительство» оказывалось тем архитектурным «пуантом», которым завершалось «кольцевание» Москвы. Радиально–кольцевой принцип организации столичного пространства, идеально соответствовавший центростремительному принципу власти, получал в «зеленых кольцах» полное завершение. Парк становился едва ли не образом всего города (уже к середине 1930–х годов общая площадь зеленых насаждений Москвы составляла около 3630 га. Из них 90 % составляли парки[952]).