Политическая борьба в годы правления Елены Глинской (1533–1538 гг.)

В тексте официального источника словосочетание «дал правду» также по сути означает обещание, клятву. Но звучит это приглушенно. Редактор летописи как бы нехотя, против своей воли, сообщает этот факт, тут же делая оговорку, что клятву дал И. Ф. Овчина, а не московское правительство. «Поимание» удельного князя поэтому с точки зрения официальной версии не представляло собой нарушения акта-обещания.

Иную позицию занимает Вологодско-Пермская летопись: «И князь велики и великая княгиня послали за ним (здесь и далее курсив мой. — А. Ю.) боярина своего князя Микиту Васильевича Оболенского Хромого да боярина же своего конюшего князя Ивана Федоровича Оболенского Телепнева Овчину, а велел его к себе звати, чтоб он шел на Москву, а князь великий его пожалует и вотчины ему придасть… И крест князю Ондрею князь Никита и князь Иван Оболенские целовали на том, что его государю великому князю Ивану Васильевичу и его матери великой княгине Елене пожаловати и вотчины ему придати, и не двинута его ничем»[520].

Вологодско-Пермская летопись прямо указывает на официальное повеление Елены «звати» Андрея в Москву и обещание пожаловать его и «вотчины придати». И. Ф. Овчина — исполнитель воли княгини, а не узурпатор: он выполнял приказ Елены — любыми путями привести князя в Москву. Для этого все средства были хороши: и военная угроза, и анафема православной церкви, и обман, «обещание» личной свободы и сохранение удела в том случае, если он без вооруженной борьбы, с повинной, вернется в Москву.

Неравенства обеих сторон уравновешивалось риском поражения московских воевод и готовностью старицкого князя биться до конца. Поэтому потенциальное превосходство войск великого князя решало не все. Сильнейшая сторона, именно потому что она была сильнее, первой предложила условия мира. Такого рода дипломатия была для правительства более пригодным средством, чем открытое сражение, в котором все решали бы случай и личное мужество воинов.

Возвращаясь в Москву, как описывает «Повесть», один из стольников удельного князя Андрея Ивановича — князь Ших Чернятинский, «видев государя своего незгоду», пытался сложить с себя крестное целование, «убоявся поимания от великого князя и не добыша себе поборника никого же»[521]. Около посада Москвы («против Хлыново») князь Ших Чернятинский вторично пытался сложить с себя крестное целование, но уже не князю, а его боярину Ивану Ивановичу Колычеву Умному, «чтобы князю сказал». На этом текст «Повести» обрывается: «Иван же Умной в том слове ему отречеся»[522].

1 июня мятежники в сопровождении московских воевод прибыли в Москву. По сообщению Вологодско-Пермской летописи, старицкий князь «и на очех у великого князя не был»: его сразу схватили и бросили в тюрьму[523]. Его жену и сына посадили на Берсеневском дворе[524]. Старицких бояр сначала пытали, потом казнили торговой казнью[525] и после этого посадили в Наугольную стрельницу, «а смертную казнь митрополит отпросил»[526]. 30 новгородских же детей боярских, принявших участие в мятеже, повесили на Новгородской дороге «не вместе и до Новагорода»[527]. Казни тянулись до октября[528].

Тем и закончился Старицкий мятеж. Недолго прожил в тюрьме Андрей. 10 декабря 1537 г. он умер «страдальческою смертью». Перед тем как похоронить его, пришлось оттирать нателе умершего следы от железных оков. Его положили в усыпальнице великих и удельных князей — Архангельском соборе Московского Кремля, но в том конце, где покоились опальные, рядом с братом Юрием, погибшим в той же тюрьме. Немногим более прожила Елена, скончавшаяся в апреле 1538 г. Бояре, ненавидевшие Овчину Оболенского, заточили его в тюрьму и уморили голодом уже на шестой день после смерти великой княгини. Начался новый этап политической истории Русского государства XVI в. — время боярского правления. На свободу были выпущены Ефросинья Хованская с сыном Владимиром, а также бояре Андрея[529]. Был образован новый Старицкий удел, оказавшийся затем последним уделом на Руси.