Корни «тихоокеанского чуда» и небывалые темпы развития исламской цивилизации в XX в. — все это неоспоримые свидетельства действия древнего психологического закона в наши дни. Хочется согласиться с Дюркгеймом: настанет день, когда наши общества снова узнают минуты творческого возбуждения, в ходе которых возникнут новые идеи, появятся новые формулы, которые будут воодушевлять человека политического и служить ему руководством к действию. И однажды пережив эти минуты, люди непроизвольно испытают потребность время от времени мысленно возрождать их к жизни, т.е. поддерживать воспоминания с помощью праздников, которые регулярно воскрешают их плоды. «Нет евангелий, которые были бы бессмертны, и нет основания считать, что человечество впредь будет не способно придумывать новых»[214]
.Контрольные вопросы
1. Когда произошла институализация политической антропологии?
2. В чем сущность спора между максималистами и минималистами в антропологии?
3. Какие методы интерпретации национального характера кажутся вам наиболее интересными? Как вы оцениваете методику И. Тэна в этой области?
4. Как можно расшифровать феномен социокультурной идентичности в политической антропологии?
5. Какое значение имеет харизма политических лидеров в политической истории?
6. Какие уровни интерпретации социокультурной идентичности наиболее сложно поддаются расшифровке? Согласны ли вы, что именно социокультурная идентичность является ключом к пониманию национального характера?
7. Какую роль играют выдающиеся личности и массы в политической истории?
Глава 9
Человек политический в информационном обществе: анатомия виртуальной деструктивности
Вы — продукт нашей эпохи. Или нет. Это слишком легко — все валить на эпоху. Вы — просто продукт. Поскольку глобализация больше не учитывает отдельных людей, вам пришлось стать продуктом, чтобы общество интересовалось вами. Реклама превращает людей в йогурты — скоропортящиеся (т.е. смертные), зомбированные Зрелищем, — иными словами, нацеленные на уничтожение себе подобных.
9.1. Добро пожаловать в прекрасный новый мир!
Писатели и художники во все времена первыми ощущали наступление кризиса на новом витке цивилизации. Оноре де Бальзак и Виктор Гюго увидели судороги феодальной эпохи и наступление рыночного общества, Олдос Хаксли и Роберт Оруэлл предвосхитили закат буржуазной демократии и торжество тоталитаризма. В самом начале информационной эры появился роман Фридерика Бегбедера «99 франков» о кризисе виртуального общества, стремительно деградирующего под воздействием рекламы. Роман, выполненный в жанре острой сатиры на рекламный бизнес, разоблачает безумный и полный превратностей мир, в котором все продается и покупается, — мир, где правит Его Величество Реклама, а человек — такой же товар, как и все остальное.
Бегбедер нарисовал яркий художественный портрет виртуального общества, в котором любую критику глотают не поперхнувшись, наглость всячески приветствуется, донос оплачивается, поношения заказываются теми, кого поносят. В этом мире собираются учредить Нобелевскую премию за Лучшую в мире провокацию: бунт входит в правила игры. Прежние диктатуры боялись свободы слова, искореняли инокомыслие, сажали писателей, сжигали вольнолюбивые книги. Достославные времена мерзких аутодофе позволяли отделить агнцев от козлищ, добрых от злых, но рекламный тоталитаризм — вещь куда более тонкая.
Чтобы обратить человечество в рабство, реклама избрала путь въедливого, умелого внушения: «Это первая в истории система господства человека над человеком, против которой бессильна даже свобода. Более того, она — эта система — сделала из свободы свое оружие, и это самая гениальная ее находка. Любая критика только льстит ей, любой памфлет только усиливает иллюзию ее слащавой терпимости. Она подчиняет вас в высшей степени элегантно. Все дозволено, никто тебя не тронет, пока ты миришься с этим бардаком»[215]
.