Политическая машина

— Да, — протянул Чокнутый, с сомнением в голосе. — Все таки, знаешь ли, я, наверное, пойду в Скотланд-Ярд. Я хочу сказать, если подумать, ведь Винчестер-Мерфи — это Винчестер-Мерфи, а полторы тысячи — это полторы тысячи, ведь так?

Мне стало ясно, что даже у самых суеверных из нас где-то в глубине прячется крупица трезвого, практического здравого смысла. Изначально я не собирался принимать никакого участия в Редбриджской предвыборной борьбе, кроме написания гимна в честь Лаулера-Носяулера, и поздравительной телеграммы в случае победы. Но два обстоятельства принудили меня передумать. Во первых, мне — энергичному молодому журналисту — пришло в голову, что в разделе «Это интересно» можно получить под выборы пару гиней («Предвыборная гонка: улыбки у избирательной урны»); во вторых, с первого же дня Юкрич завалил меня потоком энергичных, зажигательных телеграмм.

Прилагаю образцы:

«Дела отлично тчк вчера сказал три речи тчк агитпесня сенсация тчк приезжай»

«Носяулер вне конкуренции тчк вчера сказал четыре речи тчк агитпесня шлягер тчк приезжай»

«победа близка тчк вчера говорил весь день тчк агитпесня общий восторг зпт дети поют колыбелях тчк приезжай»

Пусть скажет любой юный сочинитель, можно ли этому долго сопротивляться, если написал политический гимн первый раз в жизни. Исключая одну мюзик-холльную песенку («Мама, она щиплет мне ногу», исполнена Тимом Симсом, Робким Комиком, на ипподроме Пиблза один раз, снята с программы по настоятельной просьбе публики), ни одно слово из моих стихов не было пропето. Легко понять, что меня охватывал известный трепет, когда я представлял просвещенный электорат Редбриджа (во всяком случае, его лучшую часть), в тысячу глоток ревущий следующие изящные строки:

Ни хитростью, ни силой

Нас враг не победит,

Покуда у кормила

Наш ЛАУЛЕР стоит.

Наш друг, вероятно, обречен был провести свою парламентскую карьеру в молчании, покорно голосуя по указке партийного лидера. Так что чисто технически я был, вероятно, неправ, описывая его стоящим у кормила государственного корабля. Но это меня не занимало. Я знал только, что моя песня хорошо звучит, и я хотел ее услышать. Вдобавок, я хотел посмотреть, как Юкрич выставит себя полным ослом перед большой аудиторией — такая возможность выпадает раз в жизни.

Я поехал в Редбридж.

Лишь только я вышел со станции, мой взгляд уперся в очень большой плакат, изображающий выразительные черты Носяулера Лаулера, с надписью:

ЛАУЛЕР

ОТ

РЕДБРИДЖА

Все бы хорошо, но рядом с плакатом вражеские руки поместили огромную карикатуру: в манере, выходящей, по-моему, за рамки честной полемики, художник заострил внимание на выдающемся носе моего приятеля. Подпись гласила:

ВАМ НУЖЕН

ТАКОЙ

ЧЛЕН ПАРЛАМЕНТА?

«Нет!» — воскликнул бы на моем месте любой избиратель, у которого еще оставались какие-то сомнения. Чудовищно разросшийся нос выдавал своего хозяина с головой: стоит выбрать его в Парламент, и он не пожалеет сил, чтобы сократить Военный Флот, обложить налогом пищу бедняков и вообще поколебать устои Отечества. Всякое качество, нежелательное для парламентария, было у него в избытке — нос не позволял в этом сомневаться.

Но этого мало: в нескольких ярдах оттуда целый дом был закрыт исполинским лозунгом, с аршинными готическими буквами:

ДОЛОЙ

НОСЯУЛЕРА,

ЧЕЛОВЕКА-ГАРГУЛЬЮ!

Непостижимо, как мой бедный одноклассник еще сохранял способность по утрам смотреться в зеркало для бритья. Я сказал об этом Юкричу, который встретил меня на станции в роскошной машине.

— А, пустяки, — сипло отвечал Юкрич. Я сразу заметил, что за последние дни его голосовые связки подверглись перегрузке. — Обычный обмен любезностями. Вот повернем за угол, увидишь плакат, который повесили мы, чтобы пощекотать того типа. Это шедевр.

Я увидел, и это был шедевр. С первого взгляда я должен был признать, что избиратели Редбриджа очутились в чрезвычайно неловком положении. Им приходилось выбирать между Носяулером с первого плаката, и этим ужасом. Видимо, мистер Герберт Хакстейбл, кандидат оппозиции, был так же щедро наделен ушами, как его соперник носом — и художник не проглядел этой черты. Кроме злобного, тощего лица с близко посаженными глазками и ртом убийцы, мистер Хакстейбл представлял из себя одни сплошные уши. Они свисали и болтались по сторонам, как два ковровых саквояжа. Я в изумлении отвел глаза.

— Ты хочешь сказать, вам разрешается делать такие вещи? — сказал я недоверчиво.

— Мое дорогое дитя, от нас этого ждут. Простая формальность. Противная сторона была бы разочарована и обескуражена, если бы мы вдруг не стали этого делать.

— Но откуда они знают, что Лаулер — Носяулер? — неудоуменно спросил я. В каком-то смысле его иначе не назовешь, но меня такое объяснение не устраивало.

— Это — признался Юкрич — в основном, моя вина. Когда я в первый раз обращался к массам, меня слегка занесло. В общем, так получилось, что я назвал старика Лаулера нашим школьным прозвищем. Конечно, оппозиция сразу подхватила. Носяулер поначалу немного обиделся.

— Могу себе представить.