Политическая полиция и либеральное движение в Российской империи: власть игры, игра властью. 1880-1905

Именно таким образом выглядела ситуация с привлечением видных общественных деятелей (из группы, названной в Департаменте полиции «радикально-оппозиционной») к административной ответственности в мае-июне 1901 г. – массовые (в отношении 62 лиц) наказания, наложенные Особым совещанием, вызвали столь же массовую реакцию тех, кто попал под эти наказания.

После переговоров А.М. Калмыковой с директором Департамента полиции С.Э. Зволянским и шефом жандармов П.Д. Святополк-Мирским ей был разрешен выезд за границу вместо административной высылки из столицы1013. В.В. Хижнякову запретили жительство в Черниговской губернии, но по его ходатайству разрешили жить в собственном имении в этой же губернии, что фактически нивелировало решение о его административной высылке1014. В.В. Водовозову было разрешено проживание в Москве в связи с необходимостью ухаживать за больной матерью1015. С Г.А. Фальборка уже в 1902 г. после двух ходатайств был снят гласный надзор «с разрешением повсеместного в империи жительства»1016. Аналогично завершились попытки применения административных мер к В.Г. Короленко1017, Ф.И. Родичеву1018, П.Ф. Лесгафту1019, П.Н. Милюкову1020, Н.А. Рубакину1021. Наиболее известна в литературе история с П.Б. Струве, которому «вследствие прошения жены… о необходимости для лечения болезни выехать за границу и пользоваться во время поездки попечением мужа» министр внутренних дел разрешил выезд1022. Вскоре после этого «выезда» Струве основал в Штутгарте журнал «Освобождение»1023, ставший точкой сборки оппозиционного общественного мнения.

Подавались ходатайства и в отношении осужденного судом Е.В. Аничкова – так, после ходатайства матери ей были разрешены «облегченные условия свидания»1024.

Таким образом, формально-правовые методы использовались Департаментом полиции достаточно дозированно до начала ХХ в., при этом сами чины политического сыска считали, что их реализация отличается низкой эффективностью, к тому же вызывает, скорее, нагнетание общественно-политической ситуации, чем ее успокоение. Впрочем, еще в советской историографии, в исследованиях П.А. Зайончковского отмечалось стремление бюрократии воздерживаться от неоправданных репрессий1025, а в воспоминаниях бывшие служащие политической полиции писали о собственной деятельности как имевшей превентивную цель1026. В начале же ХХ в., когда в политической полиции было признано, что «либерализм» распространился на целые социальные, профессиональные группы и институты (что показал анализ терминологической динамики во 2-й главе), принципы запрета и закрытия стали восприниматься чинами политического сыска как заведомо нереалистичные1027. Кроме того, водораздел отношения Департамента полиции к так называемым общественным институтам проходил между обществами и печатью, с одной стороны (в первую очередь закрывали именно их), и земством – с другой стороны. Это совпадает с выводами по терминологическому анализу о лояльном отношении к земскому самоуправлению и позволяет предположить институциональный, а не идеологический подход к легальному публичному пространству внутри Департамента полиции, который выступал, скорее, сторонником не его запрета как такового, а его нормирования в части политики, чем, по сути, и стал Манифест 17 октября 1905 г. и последовавшее за ним законодательство.

Подводя общий вывод 4-й главе, стоит отметить ряд особенностей стратегий поведения чинов политической полиции в отношении даже не столько «либерального», сколько так называемого общественного движения в целом.

Одной из значимых особенностей этих моделей (по сравнению с революционным движением) являлась длительность пассивного наблюдения (перлюстрация писем, сведения из газет, слухи) за «либералами», их формальными (в различных институтах) и неформальными (в среде общества – «группы», «кружки», «фракции») объединениями. Собственные формальные «репрессивные» полномочия рассматривались Департаментом полиции как крайняя мера. С одной стороны, по причине их неэффективности применительно к легальному общественно-политическому пространству; с другой – видимо, имели значение и собственные взгляды чинов Департамента, которые (об этом подробно шла речь в 3-й главе) можно определить, скорее, как славянофильские, умеренно-либерально-консервативные, чем как охранительно-реакционные. Позиция Департамента полиции по отношению к «общественному движению» была умереннее и лояльнее, чем у других властных структур, как внутри политической полиции (в первую очередь в сравнении с ГЖУ), так и вне ее (прежде всего в сравнении с Министерством народного просвещения). Всё это в целом позволяет внести определенные коррективы в историографический образ Департамента полиции, отказаться от общепринятого представления о нем как активном стороннике и проводнике карательно-репрессивной политики власти, по крайней мере в отношении такого явления, как «либерализм».