Политический дневник

Вчера у меня были Медем[945] и Литцман[946]. М[едем] теперь устно доложил о своей работе в Земгалии. Сначала он поблагодарил меня за то, что получил такое прекрасное поручение. Они – всего впятером – работали днем и ночью. Он поговорил с 40 000 человек, он ночевал не на постоялых дворах, а у крестьян. Он увидел, что народ скован, загнан в тупик. Не только евреи травили их, в конце концов они сами были расколоты. Они вытерпели такое, что приход немецкой армии стал для них избавлением. Сейчас, когда евреи и коммунисты искоренены, народ оживает. Жатва собрана до последнего стебелька, земля распахана заново. Землевладельцы получили свою землю обратно. В этих землевладельцах немало немецкой крови, намного больше, чем ожидал М[едем].

Я указал на опасность рижской лат[ышской] интеллигенции, он тоже предупредил об этом: землевладельцы просили оградить их от этих типов, принесших уже столько невзгод. Я сказал, что нынешнее настроение в деревне радует, но остается опасность, что в сытости и безопасности они снова забудут, сколько крови пролили здесь н[емцы].

Литцман совершил инкогнито поездку по Эстонии и уже влюблен в свое будущее королевство. Люди дружелюбны (за исключением интеллигенции в Дорпате), хорошая кровь, абсолютная чистоплотность. Из трех балт[ийских] народов эстонцы – лучшие: больше шведской и н[емецкой] крови, сдержаннее прочих и гораздо надежнее. Я рад, что скоро снова увижу родной город, который, не считая промышленных построек, не пострадал. Так или иначе я должен думать и о том, как будут вести себя наши комиссары. Я опасаюсь, что многие чиновники при всей прилежности не могут мыслить вне установленных схем. Они приезжают к чужим народам, но обучены не править, а управлять. И этот «чиновнический тон» там, где необходимы такт и психология. Им нужно настоятельно указать, как вести себя в личном общении и с политической точки зрения – я сегодня сделал соответствующие заметки. Около 1000 человек сидит еще в орденском замке Крёссинзее и ждет назначения. Некоторые ругаются, что приходится так долго ждать – но ведь и я рассчитывал, что меня задействуют раньше.

Еще: доклад о переговорах со многими «высшими ведомствами Рейха», которые хотят увильнуть от нового министерства, где только могут.

Через пару дней я, надеюсь, снова смогу ходить. Тогда я прибуду в главную ставку. Так как Хорти нельзя летать, фюрер тогда не полетел в Ревель. Было бы прекрасно, если бы это удалось сейчас наверстать.

[30.9.1941] [947]

Вечером фюрер заговорил о процессе против чеш[ского] премьер – министра Элиаша[948]. Еще с австрийских времен ему знакома эта старая чешская тактика саботажа. Тогда действовали строго «юридически», в результате чего точнейшее «следование» параграфам оказывалось пассивным, но весьма действенным сопротивлением. Сейчас чехи думают, что смогут и с ним использовать эту тактику. Но он должен думать о жизнях н[емецких] солдат; танки чеш[ского] производства стали заметно хуже. Устранение Элиаша – предупреждение остальным побежденным народам.

Фюрер указал, что и наши церковные отцы думают схожим образом, снова выступают с бесцеремонными речами в духе Партии Центра. Я также напомнил циркуляр, направленный епископом Айхштета[949] в приходы. Кажется, сказал фюрер, некоторые святейшества страдают головными болями. От этого их можно излечить лишь одним – декапитацией. Похоже, эти господа все еще не знают его [характера].

После ужина я представил фюреру приказы о назначении ряда генеральных комиссаров на Украине, передал несколько номеров «Вельтдинста»[950] и «Коричневую папку» по управлению Остландом[951]. Фюрер сказал, что пора начать разъяснительную работу среди англ[ийских] и франц[узских] пленных по еврейскому вопросу, и я должен ее подготовить. После чего я попрощался, и фюрер горячо пожал мне руку.

[после 1.10.1941] [952]