Политический дневник

За обедом фюрер говорил о Польше. Прежде правившая малочисленная прослойка рассматривала страну как плантацию, ее представители, однако, более охотно селились в Париже, чем в [польской] провинции. Я заметил, что контрреформация сознательно вела там истребление, оставив после себя правящую прослойку людей с легким налетом общественной культуры, не чуждую частным проявлениям храбрости, однако не способную к конструктивному созиданию. Фюрер сказал, что настоящего сопротивления от Польши ожидать не стоит. Он похлопал меня по плечу и заметил со смехом: сопротивляются только балты. Стоит им поручить одно дело, как они тут же требуют себе другое и т. д. Я сказал: это не совсем так. Лишь если, к примеру, [бывшему] владельцу кожевенного производства передают мастерскую по ремонту обуви, [бывшему] хозяину отеля предлагают работу официанта и т. д. Те, кого это, коснулось, сомневаются в том, что таков был первоначальный замысел.

За час до того я отправил Гиммлеру деловое письмо с приложениями[696]. С балтами, конечно, не так легко управляться, как с волынскими немцами, которые не нажили большого имущества, поскольку всегда были мелкими фермерами. Балтийская общность знает, конечно, что представляет собой культурную ценность, сильные личности не хотят, чтобы их гоняли от одного чиновника к другому подобно стаду беженцев. Гиммлер неприязненно относится к балтам, поэтому можно предположить, что он в определенной форме довел до сведения фюрера некоторые резкости, касавшиеся холода и утери части зимних вещей.

В завершение я просил фюрера принять меня и доктора Ламмерса с целью представления проекта моего поручения. Поскольку Гесс в этот момент стоял рядом, фюрер спросил, согласен ли тот. Г[есс]: Я не читал последнюю редакцию. Я: Она осталась той же, какую вы одобрили. Фюрер: Если Гесс согласен, хорошо; можете доводить дело до конца.

Но после всех имевших место попыток затягивания я не обрету покой до тех пор, пока [под поручением] не будет подписи.

Гесс передал фюреру доклад одного немецкого капитана, который спустя много лет побывал в Одессе. Тот отмечает, что в отличие от прошлых времен он не встретил в официальных ведомствах ни одного еврея. Это дало повод присмотреться пристальнее – не намечаются ли в этом отношении действительные перемены в России. Я сказал, что если такая тенденция действительно обозначилась, то финалом ее станет жуткий еврейский погром. Фюрер: Не исключено, что в таком случае напуганная Европа станет просить его самого позаботиться о восстановлении гуманности на Востоке… Всеобщий смех. Ф[юрер]: А Розенберг станет секретарем возглавляемого мной конгресса за гуманное обращение с евреями…

Вышел новый русс[кий] фильм, посвященный прежним польско – русским столкновениям. Я: Да, я слышал о нем, создатели фильма коснулись в том числе политики Ватикана того времени. Ф[юрер]: Можно ли при случае устроить показ этого фильма у нас? Я, озабоченно: Раз идет речь о Ватикане, мы ничего не сможем. Снова смех. Борман, смеясь, толкнул меня в бок: Подобное можно увидеть лишь в России – к сожалению.

7.2.19[40]

29–го я подробно обсуждал с фюрером отдельные пункты проекта моего поручения. В одном месте он высказал свои опасения. Если мое поручение, как он заметил, охватит «научные исследования и теории» в целом, то в этом можно узреть повторение попыток христианства установить догматы, определяющие характер точных исследований в естественных науках и осуществлять здесь свой диктат. Если он поставит свою подпись под этим документом, его будут упрекать в том, что после прочего «закабаления» теперь настал и черед науки. Я: Эти опасения беспочвенны, поскольку в следующем пункте сказано, что давать указания я имею право лишь в том случае, если речь идет о н[ационал] – с[оциалистическом] м[иро]в[оззрении]. В остальном наша наука будет довольна, ведь я как раз хочу убрать подхалимов, мелочных цензоров и проч. (Боулер). Именно я все эти годы выступал за свободу исследований. – Фюрер повторно изучил текст: Да, мы здесь в состоянии понять желания друг друга, однако другие увидят лишь одну эту фразу и жесткие нападки не заставят себя ждать. Наше м[иро]в[оззрение] не должно делать предписаний в адрес точных исследований, оно призвано, руководствуясь результатами работы исследователей, формулировать абстрактные законы.

Я: М[иро]в[оззрение] имеет дело с ценностями, это внутренняя установка, которая изначально никоим образом не связана с физикой и пр. При синтезе всех возможностей оно, разумеется, исходит из как можно большей достоверности естественных исследований.

Оттенок позитивизма в рассуждениях фюрера стал для меня новостью. Поскольку, однако, он твердо верит в предвидение, в нем уживаются оба представления.

Так что в отношении нескольких пунктов проект придется переработать. Послезавтра совещание на высшем уровне; так что оппоненты соберутся вместе[697].