Политический сыск (Истории, судьбы, версии)

К нам вести горькие пришли,
Что зыбь Арала в мертвой тине,
Что редки аисты на Украине,
Моздокские не звонки ковыли.
. . . . . . . . . . . . . . . . .
К нам вести горькие пришли,
Что больше нет родной земли...

В журналах к тому времени Клюева не печатали, и жил он на те рубли, что текли к нему на полуподпольных выступлениях. Там впервые прозвучали «Вести горькие» (»Песнь Гамаюна»). Оттуда, с этих сборищ, на которых собиралась, по выражению ОГПУ, «анархо-хулиганствующее дно литературной богемы», пришла информация о нем в здание на Лубянке. После знакомства с сочинениями Клюева замысел следователей сводился к тому, чтобы обвинить его в русском «национализме». Может быть, идея была подсказана Аграновым? Он хорошо помнил и дело Ганина, и дело «сибирской бригады», и дело Гидулянова.

А в мае на его стол легли данные об Осипе Мандельштаме, близком друге Клюева. Известность Мандельштама — не клюевская, больше есенинская. Он тоже с властью был в ладах до коллективизации. Она перевернула его поэтический взгляд. Сначала появились стихи «Природа своего не узнает лица», «Квартира тиха, как бумага», а потом, в ноябре 1933 года, едкий памфлет на Сталина «Мы живем, под собою не чуя страны».

Как считает В. Кожинов, «вероятным доносчиком, передавшим в ОГПУ текст мандельштамовской эпиграммы на Сталина, был еврей Л. Длигач, а «подсадной уткой», помогавшей аресту поэта, Надежда Яковлевна (жена Мандельштама. — Э. М.) называет Давида Бродского»21. Ордер на арест подписал Агранов. И он же направлял следствие.

Мандельштама обвиняли в создании антисталинского памфлета и в том же русском «шовинизме». Еврея — в русском шовинизме! Впервые это обвинение прозвучало не в стенах ОГПУ, а со страниц «Правды», где некий С. Розенталь писал, что «от образов Мандельштама пахнет... великодержавным шовинизмом»22. Ему вспомнили и восхищение стихами Клюева, в связи с которыми он искренне говорил об исконной Руси, где «русский быт и русская мужицкая речь покоится в эллинской важности»23. От неприятия коллективизации к русскому «национализму» — так шло идейное перерождение, по мнению аграновских следователей, и Клюева, и Мандельштама.

Когда в 1932 году Илюшенко вел дело «сибирской бригады», советы и указания шли ему от Агранова. Тот-то видел ситуацию в литературной среде объемнее. Некоторая часть писательского сословия явно противостояла революционному, большевистскому, социалистическому началу. И эту часть нейтрализовал Агранов: где жесткой рукой экзекутора, а где мягкими репрессивными объятиями, в зависимости от меры таланта подследственного. А эту меру Агранов определял сам. И ориентирами ему были Маяковский, Есенин, Блок, иногда и добрая русская классика.

Но предполагал ли Агранов, что уже в 1937 году представления о величии Руси, о национальной гордости России станут определяющими в политике Сталина? На этот сталинский перелом обратил внимание Вадим Кожинов: «...осознав, что назревающая война будет, по существу, войной не фашизма против большевизма, но Германии против России, Сталин, естественно, стал думать о необходимости «мобилизации» именно России, а не большевизма. По-видимому, именно в этом и заключалась главная причина сталинской поддержки... «реставрации»...»24

Именно тогда в историческую науку возвращаются историки «старой школы», некоторые из лагерей и тюрем, попавшие туда благодаря Агранову. Возвращаются С. Бахрушин и Ю. Готье. С. Платонов, «чьи дневники периода гражданской войны дышат неистовой ненавистью к большевизму и зоологическим антисемитизмом»25, в 1939 году избирается академиком. Литература и кинематограф рождают произведения о великой Руси — «Александр Невский», «Петр Первый», «Царь Иван Грозный».

Сумел ли Агранов уловить начало сталинской «реставрации»? Вряд ли. Политическое чутье тогда не прыгнуло выше вершин сыска.

Сталин доверяет Агранову дело «Объединенного центра»

В ноябре 1935 года Агранову присвоили звание комиссара государственной безопасности первого ранга. Как ни кривился Ягода, но предложение Сталина оспорить не решился. Вождь выделял Агранова, поддерживал его. Это время было вершиной его профессионального «сыскного» взлета.

После осуждения в 1935 году участников процессов по делу «Ленинградского контрреволюционного центра» и «Московского центра», возглавляемого Зиновьевым и Каменевым, Сталин нацеливает НКВД на организацию процесса по делу теперь уже «Объединенного троцкистско-зиновьевского террористического центра». Цель этого «Центра», по Сталину, — ликвидация вождей партии и захват власти.