Политическое животное

Но чем ближе я подходил к самому центру, тем отчетливее доносился людской гул и мерный металлический стук. Запахло гарью, и передо мной открылась площадь. Вдоль одной из ее сторон было разбито несколько десятков палаток, горели костры, сложенные из промасленных досок – а черный смолянистый дым тянулся низко над землей и наполнял воздух отвратительной вонью. Вокруг палаточного городка стояло оцепление, на свободных участках периметра навалили строительного мусора, ближе к улице, ведущей вверх, – невысокое заграждение из покрышек. Судя по всему, в нужный момент эти фортификации должны загореться. С другой стороны стояло полицейское оцепление; заметно было, что эти бдения идут уже не первый день, все очень устали. Лица людей были отчетливо видны в резком уличном освещении – на центральной площади оно было очень ярким, казалось, что это жестокое шоу проходит на специально подготовленной съемочной площадке – благо на мосту, откуда открывался вид на площадь и баррикады, установили несколько камер, ведущих непрерывную трансляцию.

Выяснилось, что пройти на территорию лагеря не так-то просто, если ты не числишься в каком-либо отряде. Я показал свое удостоверение организации журналистов – выяснилось, что и это не гарантирует мне экскурсии по лагерю, мои документы забрали, чтобы выяснить, насколько я здесь желательная персона. Каково же было мое удивление, когда я увидел одного из давних знакомых журналистов – в сопровождении охраны, забравшей мои документы, бодрым шагом он шел ко мне. Немного старше пятидесяти, не единожды раненый, он всегда делал репортажи из горячих точек.

– Ну, здорово, земляк, проходи! – Он широким жестом поманил меня и крепко стиснул руку.

– Какими судьбами? – Мы шли мимо костров и палаток, людей, облаченных в любую возможную защиту – велосипедные шлемы, хоккейные щитки, мотоперчатки.

– Ну ты же знаешь, как я работаю над материалом – только глубокое вовлечение и погружение! – Он говорил негромко, поскольку окружающим он представлялся точно таким же участником протестов, как и они сами. – А когда принесли твою ксиву – я как раз был в штабе и сказал, что знаю парня.

– И как, их, – я кивнул в сторону полицейских, – тоже мочишь?

– Ну а что, думаешь, мне нравится эта власть? Я здесь от души и пишу так же, от души! – Он крепко похлопал меня по спине.

– И какие прогнозы, что дальше?

– Ну ты же видишь, эти лидеры, – он покивал сложенными вместе указательными и средними пальцами обеих рук, – ведут переговоры, – он повторил своей жест. – Им не под силу даже нормально сформулировать требования, а уж добиться их выполнения… Словом, все будет горячо, таков мой прогноз – погромы, беспорядки! А реагировать жестко президент не станет: он боится показаться диктатором, тогда другие страны смогут просто арестовать его зарубежные счета…

Эта прогулка произвела на меня гнетущее впечатление: с одной стороны, здесь была масса здравомыслящих людей, которые не желали более терпеть обожравшихся чиновников, прокуроров, судей и министров – именно поэтому протесты находили отклик в душе практически у каждого. С другой – ударной, радикальной силой протеста были наци, и они уже выступали не просто с гражданских позиций. За годы их становления они стали реальной политической силой с жесткой и агрессивной идеологией, они уже перестали быть игрушкой в руках клана, который сам же их создал, финансировал и использовал как страшилку перед каждыми выборами. Теперь же если кто-то говорил об участии наци в протестах на площади, это уже мало кого беспокоило. Тот, кто хотел убрать из власти взяточников и не относил себя к какой-то политической силе, вокруг себя видел лишь таких же единомышленников.

Поэтому протест приобретал отчетливые черты все того же «одного языка, одной нации», о которых я слышал еще годы назад, когда работал на центральном ТВ, и о которых совсем недавно говорил советник финансиста, который предлагал мне участие в новом политическом движении.

Радикалов словно не замечали: те, кто участвовал в беспорядках, считали их своими, а накануне этого кризиса в столице внезапно появилось несколько ярких и динамичных интернет-телеканалов, которые вели непрерывное вещание и рассказывали о «мирных протестах». Занимались они тем же, чем и мы когда-то у себя в городе, только с точностью до наоборот: вооруженных цепями и битами экстремистов в масках, закидавших полицию горящим бензином, они не показывали, а вот вполне умеренный разгон демонстрации дубинками можно было увидеть во всех подробностях; самые яркие сцены транслировали на повторах с какими-то истеричным комментариями то ли ведущего, то ли тамады-заводилы. Все эти грубые манипуляции запросто маскировались истерической накачкой эмоциями, которой поддавались миллионы людей по ту сторону экрана.