Политика

В “Иссеи Мияке” Нане было особенно уютно. Будто отдыхаю, сообщила она Моше и Анджали между болтовней. Этих двоих, однако, больше занимал костюм, сделанный из маленьких металлических дисков. Она говорила, что собирается ехать с Папой? Говорила, что они собираются на отдых в первой неделе сентября? Моше слегка выпятил губы и кивнул. Нана без умолку тарахтела перед висящими костюмами и, не услышав ни слова в ответ, обернулась. Моше и Анджали тихо хихикали. Моше слегка выпятил губы и кивнул. Нана кивнула и продолжила свои речи.

Тут я хочу немножко объясниться. Я не хочу, чтобы вы неправильно поняли Нану.

Возможно, в этот момент Нана кажется вам не слишком милой. Ей будто бы плевать на неприязнь Моше к моде. Моше, как вы знаете, испытывал к моде неприязнь. Он видел лишь суррогаты, слишком дорогие и совершенно непрактичные. Нана знала, что он от этого расстраивается. В чем-то она была с ним согласна. Но кроме того, Нана также понимала Моше. Она понимала, что он брюзжит оттого, что втайне несчастлив. Среди модной одежды Моше почувствовал себя уродом. А Нана хотела, чтобы он, как бы слащаво это ни прозвучало, почувствовал себя красивым. И что незачем злиться.

Весельем и игривостью в “Иссеи Мияке” Нана хотела ему показать это. Она делала это из любви. Возможно, это вышло неуклюже, зато от чистого сердца. Нана хотела показать Моше, что они вместе, что она с ним заодно. Что он прекрасен. Что он совсем не урод. Она знала, что ее поведение можно понять и по-другому. Но она надеялась, что Моше поймет все правильно. В конце концов, он поймет, что это любовь.

В “Иссеи Мияке” они отыскали плиссированное бело-серое платье с аппликацией из золотой и серебряной фольги. Его можно было надеть только один раз.

— Хочу, чтобы ты это надел, — сказала Моше полисексуальная Нана. Она его не дразнила. Она говорила от чистого сердца. Ей хотелось увидеть Моше в платье. Это будет, думала она, самая сексуальная штука на свете.

Увы, Моше не думал о самой сексуальной на свете штуке. Его больше занимали туалеты, чем трансвеститы. Ему было крайне нужно найти туалет. Это не давало ему сосредоточиться.

Внезапно его мысли приняли теологическое направление. Моше размышлял о грехе гордыни. Он размышлял о различиях между гордыней и тщеславием. Он внезапно осознал, в чем смысл монастырей. Он представлял себе, как в монашеской рясе и с выбритой тонзурой пропалывает монастырские грядки. Он мог бы выращивать капусту. И морковку. Вряд ли “Иссеи Мияке” помимо всего остального занимается корнеплодами, думал он.

Направляемые им к выходу, они отклонились от курса, и прошли по залу зигзагом.

13

Давайте-ка ненадолго вернемся к Хендерсону и Стейси.

Для Хендерсона самым волнующим моментом их романа стал незапланированный поход в Лондонский зоопарк, где Стейси в первый раз в своей жизни увидела жирафа. Счастливые, романтические воспоминания. Но Стейси почти ничего не помнит про поход в зоопарк. У нее в этот день пришли месячные, и она постеснялась сказать об этом Хендерсону, ведь это было в самом начале их отношений. У ее бывшенького менструации вызывали отвращение, и она даже представить себе не могла, как к этому отнесется Хендерсон. Зато Стейси так ясно и с такой нежностью вспоминает первый вечер, когда она нашла под своим одеялом записочку от Хендерсона. Прыгающим почерком — он писал карандашом, положив клочок бумаги на подушку — Хендерсон объяснялся ей в любви.

Любовь штука сложная. В ней сплетаются сразу несколько личностей. Поэтому любая деталь может оказаться двусмысленной. И мне это очень нравится.

К примеру, самым волнующим моментом для Моше была, разумеется, вовсе не прогулка по Сэвил-Роу. Моше вспоминал отнюдь не шоппинг. Он вспоминал минет. Тот минет, во время которого его член был туго затянут в презерватив с цветом и вкусом клубники.

14

Однажды утром Моше в изнеможении забрался под одеяло. Под одеялом густо пахло. Там пахло сонными, горячими, попукивающими, совокуплявшимися телами. Нана тихо посапывала. Ей снились животные цветов “Техниколора”. Они были покрыты шерстью, но на ощупь вроде как резиновые, и они тыкались в нее цветными носами и любили ее.

Моше было не до снов. Он хотел постепенно, не торопясь, разбудить ее, совсем чуть-чуть, не до конца, чтобы в счастливом полусне медленно, медленно раздвинуть ей ноги. Раздвинуть их ровно настолько, чтобы просунуть между ними свой короткий и рыхлый язык. И потом просто дышать, чтобы не потревожить и не пробудить ее. Дышать, и еще дышать, и смотреть, как она неторопливо потягивается, еще под властью сна. Потом пустить в ход язык, чуть надавив и дав ему нежно соскользнуть. Намек на вкус ее пота. Запах его дыхания. Он попытался не ощущать запах своего дыхания. Приглушенный розовый свет утреннего солнца сквозь одеяло.

Двумя пальцами Моше приоткрыл ее нижние губы. Складочки были усеяны белыми, клейкими, странными комочками. Что-то вроде творожка.

Не похоже на роман, верно? На романтическую любовь. Я же говорил.