Политика и совесть

Тем не менее именно такие и подобные им вопросы вновь и вновь доказывают мне насколько сильно многие западные интеллектуалы не понимают — и в какой-то степени неспособны понять — что у нас происходит, к чему мы, так называемые диссиденты, стремимся, и, главное, в чем состоит общий смысл всего этого. Взять к примеру вопрос: «Что мы можем для вас сделать?» Очень многое, конечно. Чем большей поддержкой, интересом и солидарностью со стороны свободомыслящих людей всего мира мы пользуемся, тем меньше для нас опасность ареста и тем сильнее надежда, что наш голос не останется гласом вопиющего в пустыне. И тем не менее в глубине этого вопроса кроется непонимание. В конечном итоге главное не в том, чтобы помочь нам, горстке «диссидентов», еще какое-то время избегать тюрьмы, и даже не в том, чтобы помочь нашим двум народам — чехам и словакам — обрести чуть более благополучную и чуть более свободную жизнь. Эти народы в первую очередь должны помочь себе сами. Они слишком часто ждали помощи от других, слишком сильно от нее зависели и слишком часто их постигало разочарование: либо в обещанной помощи им в последний момент отказывали, либо она приводила к результату, прямо противоположному их ожиданиям. В самом глубинном смысле на кон поставлено нечто другое: как спастись нам всем — и мне, и моему собеседнику. Разве речь не идет о том, что касается нас всех в равной мере? Разве мое неясное будущее или мои надежды — это не его неясное будущее и надежды? Разве мой арест — не покушение на него, а обман, жертвой которого становится он, — не покушение на меня? Разве подавление человеческих стремлений в Праге не равносильно подавлению стремлений всех людей на планете? Разве равнодушие к происходящему у нас и даже иллюзии на сей счет не готовят такую же печальную участь другим народам? Разве их беды — не наши беды? Дело не в том, что некий чешский диссидент, оказавшийся в трудном положении, нуждается в помощи. Помочь себе выйти из трудного положения я лучше всего мог бы сам — просто перестав быть «диссидентом». Дело в том, что говорит нам и что означает судьба диссидента и бесплодность его усилий, как она свидетельствует о состоянии, судьбе, возможностях и проблемах нашего мира, об аспектах всего этого, которые могут дать другим пищу для размышления, для понимания своей, а значит, и нашей, общей судьбы, послужить предупреждением, вызовом, опасностью или уроком для тех, кто нас посещает.

Или вопрос о социализме и капитализме! Должен признать: он вызывает у меня ощущение, будто я перенесся в прошлый век. Мне кажется, что эти полностью идеологизированные и зачастую запутанные в семантическом плане категории давно уже утратили актуальность. Здесь уместен иной, более глубокий вопрос, в равной мере касающийся нас всех: сможем ли мы любым способом возродить естественный мир как подлинную арену политики, вновь сделать личный опыт людей изначальной мерой вещей, поставить нравственность выше политики и ответственность выше наших желаний, придать человеческому обществу осмысленность, вернуть человеческой речи содержательность, восстановить в качестве средоточия любой социальной деятельности самостоятельное, органичное и полное достоинства человеческое «я», ответственность за нас, поскольку мы созданы для чего-то более высокого, и способность пожертвовать какой-то частью, а в крайнем случае и всей нашей банальной, благополучной частной жизнью — этим «правилом повседневности», как говаривал Ян Паточка, — ради того, что придает нашему существованию смысл? На самом деле не так уж важно, с кем по случайности или месту жительства мы имеем дело — с западным менеджером или восточным чиновником — в этой весьма скромной, но имеющей мировое значение борьбе против безличной власти. Если мы сможем защитить свою человечность, возможно появится какая-то надежда — хотя второе отнюдь не следует из первого автоматически — на то, что мы найдем какие-то более осмысленные способы сочетания наших естественных стремлений к совместному принятию экономических решений и достойному социальному статусу с проверенной временем подлинной движущей силой любого труда — предприимчивостью, реализуемой в условиях подлинных рыночных отношений. Однако пока наша человечность остается беззащитной, нас не спасут никакие технические или организационные ухищрения, призванные усовершенствовать функционирование экономики, — подобно тому, как установка фильтра на заводской трубе не предотвратит всеобщую дегуманизацию. В конечном итоге цель существования системы важнее, чем характер ее функционирования. В конце концов, разве она не может бесперебойно действовать ради тотального разрушения?

Я говорю об этом потому, что, глядя на мир с той «колокольни», что предоставила мне судьба, я не могу избежать ощущения: очень многие на Западе все еще плохо понимают, что в наше время поставлено на карту.