Политика постправды и популизм

Санкт-Петербургский государственный университет

K 25-летию кафедры политических институтов и прикладных политических исследований СПбГУ

«ПОЛИТИКА ПОСТПРАВДЫ» И ПОПУЛИЗМ

Под редакцией О. В. Поповой

принт

Санкт-Петербург

2018

УДК 32 ББК 66

П50

А в т о р с к и й к о л л е к т и в:

В. А. Ачкасов (гл. 10), Н. А. Баранов (гл. 8), Д. А. Будко (§ 3 гл. 5),

К. Ф. Завершинский (гл. 1), А. О. Зиновьев (гл. 12), О. В. Лагутин (гл. 7),

С. А. Ланцов (гл. 9), Г.В. Лукьянова (§ 1 и 2 гл. 5), Д. С. Мартьянов (гл. 4),

Е. О. Негров (гл. 3), А. В. Павроз (гл. 6), Н. В. Полякова (гл. 11),

О. В. Попова (гл. 2, общая редакция), О. Д. Сафонова (гл. 14), А. В. Шентякова (гл. 13).

Р е ц е н з е н т ы:

Доктор политических наук, профессор Я. Ю. Шашкова (Алтайский государственный университет)

Доктор политических наук, профессор Н. В. Гришин (Астраханский государственный университет)

П50 «Политика постправды» и популизм [Текст] / под ред. О. В. Поповой. — СПб.: Скифия-принт, 2018. — 216 с.

^ВЫ 978-5-98620-336-2

В коллективной монографии проанализирован комплекс теоретических и практических проблем «политики постправды» и связанной с ней актуализации многообразных вариантов популизма в настоящее время. Авторы не настаивают на своих взглядах как единственно возможных и априори истинных, но исходят из принципа необходимости объективного изучения и рационального объяснения политических процессов в эпоху постмодерна.

УДК 32 ББК 66

П50

978-5-98620-336-2 © Санкт-Петербургский государственный

университет, 2018

© Коллектив авторов, 2018

СОДЕРЖАНИЕ

Раздел I. «ПОСТПРАВДА» В РАЗЛИЧНЫХ СЕКТОРАХ

ОБЩЕСТВЕННОЙ ЖИЗНИ

Глава 1. «ПОСТПРАВДА» КАК ЭПИСТЕМОЛОГИЧЕСКАЯ И

РАЗДЕЛ I.

«ПОСТПРАВДА» В РАЗЛИЧНЫХ СЕКТОРАХ ОБЩЕСТВЕННОЙ ЖИЗНИ

ГЛАВА 1. «ПОСТПРАВДА» КАК ЭПИСТЕМОЛОГИЧЕСКАЯ И КОММУНИКАТИВНАЯ АПОРИЯ

§ 1. Эпистемологические антиномии в исследовании феномена «постправды»

Феномен «постправды» (post-truth) в современных политических коммуникациях все чаще является предметом анализа в зарубежном и отечественном научном дискурсе¹, но в семантическом плане понятия «постправды», «политики постправды» остаются весьма размытыми и чаще используются в рамках идеологического и пропагандистского сегмента современных массмедиа. При этом все участники дискуссии по вопросам политических рисков «политики постправды» или «постфактической» политики (post-factual politics), замещающей факты «фальшивыми новостями» («фейками»), так или иначе связывают подобные явления с изменением режима производства, распространения и влияния политической информации в публичной сфере.

Обращаясь к способам концептуализации феномена «политики постправды» в литературе научного и публицистического плана можно обнаружить, что описания того, что номинируют «постправдой», весьма противоречивы и полисемичны. Провозглашаемые некоторыми исследователями наступление эпохи «постправды» и придание этому слову статуса самостоятельного и самодостаточного научного концепта видится несколько чрезмерным, поскольку остается без ответа ряд принципиальных вопросов.

Какими эпистемологическими критериями следует руководствоваться исследователям при артикуляции различий между «истинными» и «ложными» представлениями о политическом процессе, между «фальшивой» или «правдивой» информацией о социальных событиях? Идет ли речь о принципиально новом феномене или же мы имеем дело с коммуникативным процессом так или иначе сопутствующим социально-политической эволюции общества? Наконец, на основе каких теоретических моделей возможно разграничение практик символических репрезентаций коллективного альтер эго в политике идентичности, частью которой является «политика постправды», на «манипулятивные», «пропагандистские» и «социально-позитивные», «социально-конструктивные»? Отсутствие внятности при ответе на эти вопросы и идеологическая, аксиологическая загруженность дискурса «постправды» неизбежно порождает своего рода эпистемологические и коммуникативные апории, когда на первый взгляд логически и ценностно аргументированное описание «разумности», «цивилизованности» происходящего вступает в очевидное противоречие с фактами социальной деградации, а социально-действенные символические практики, например социального конструирования национальной памяти, интерпретируются как нечто иррациональное и вымышленное.

Мы полагаем, что при интерпретации эпистемологических апорий и теоретической идентификаций феномена «постправды» (в силу очевидной коммуникативной природы этого феномена), следует руководствоваться общими посылками социально-феменологического подхода. Подобная стратегия теоретической идентификации феномена предполагает его артикуляцию в трех основных смысловых измерениях (символических рамках) — предметного, темпорального и социального горизонта смысла², несмотря на многообразие коммуникативных форм номинируемых «постправдой».