Политика постправды и популизм

Симптоматично, что исследователи, которые фиксируют «ложь» у своего публичного оппонента, весьма «терпимы» по отношению к собственным идеологическим установкам и мифопредставлениям. Для позиции «незаинтересованного» наблюдения нередко характерно подчеркивание значимости способности исследователя абстрагироваться, «отрешиться» от идеологической конъюнктуры повседневности. Однако при этом редко удается избежать «ошибки натурализма» (naturalistic fallacy) в трактовке «фактической действенности» тех или иных событий, которые признаются значимыми, замечает авторитетный представитель современной культур-социологии Дж. Александер, в связи с анализом смыслового конструирования при описании травматических событий⁴. Сторонники культурно-ориентированной эпистемологии акцентируют на том, что социальные явления, которые в обществе номинируются как «факты», действенны «не благодаря их фактической вредности или объективной резкости», но зависят от того, как их воспринимают, и степени эффекта их влияния на коллективную идентичность. Подобная посылка весьма актуальна по отношению к феномену «постправды», поскольку «фальшивые новости» чаще всего сопряжены с интерпретаций событий травматического рода или попытками представить факты как свидетельство травмирующих обстоятельств. При анализе коммуникативных явлений важна «не правдивость заявлений социальных акторов» или оценка их нравственных оправданий, а «при каких условиях делаются эти заявления и к каким они приводят результатам». Важнее при анализе явлений, «подобных постправде», не «истинная» онтология и этика познавательного процесса, а эпистемология социокультурной динамики.

«Именно смыслы обеспечивают чувство шока и страха, — замечает американский исследователь, — а вовсе не события сами по себе». Фактические события — «это одно дело, а репрезентация этих событий — совсем другое»⁵. Социальные системы общества могут реально переживать масштабные деформации, институты могут не работать, правительства могут быть не в состоянии обеспечить базовую защиту, но все это представляется как временные проблемы «победного шествия демократизации», а потому могут не рассматриваться в качестве значимых, в то время как вымышленные действия наделяются статусом катастрофических.

Сегодняшняя коммуникативная реальность полна свидетельств подобного свойства. На культурный процесс оказывают глубокое влияние символические структуры власти и процессы, происходящие в социальной памяти. Чтобы факты обрели коллективную значимость не только для интеллектуалов, а и для общества, реальные проблемы «должны стать культурными кризисами»⁶.

На ограниченность стратегии «фактографии» указывает и авторитетный отечественный исследователь, обосновывающий необходимость более комплементарной эпистемологии социальных феноменов. «Не нужно рассматривать истину только как результат совпадения с объектом, а заблуждение — только как продукт социальной иллюзии и ангажированности. Истина не бессубъектна, а заблуждение не безобъектно. Знания обоих родов — и истинные, и ошибочные — в равной степени обусловлены комплексом социально-культурных условий и обстоятельств», — справедливо констатирует авторитетной отечественный автор⁷.

§ 2. Социально-философская эпистемология Х. Арендт о природе «обмана», «самообмана» и «лжи» в политике Сторонники критического описания феномена «постправды» нередко

претендуют на оригинальность в попытке описать специфику «постфактической политики» как некое принципиально новое состояние, свойственное массмедиа в эпоху «постмодерна», но обращение к истокам противостояния двух исследовательских матриц и попыток их «примирения» позволяет обнаружить, что феномены, номинируемые в современной научной литературе «постправдой», так или иначе получали осмысление в работах более раннего периода.

На наш взгляд, наиболее глубокая и оригинальная трактовка природы «отклонений» от «истинности» в политическом дискурсе дает Х. Арендт. Чаще всего в основе критической рефлексии современных авторов по поводу «постфактической политики», пусть и не столь талантливо, как у Х. Арендт, прослеживаются ее интенции о характере взаимоотношения «истины разума» и «лжи», «истины факта» и «самообмана» в политике. В целом философ развивает первую эпистемологическую традицию, поскольку в центре ее рефлексии находятся качества познавательной активности индивида, но при этом она описывает природу «лживости» в политике с учетом значимости коммуникативных параметров.