Рабочие руки перемещаются из деревни в город, первая лишается части рабочей силы. Это нарушает ранее существовавший в ней баланс, от занятого в сельском хозяйстве населения требуется обеспечить продовольствием большее количество занятых в других сферах, то есть — либо резко повысить урожайность, а для этого изменить организацию — либо снизить свое потребление. И было это в тех или иных формах всегда и везде, в любых странах.
Поэтому сентенции Медведева выглядят просто неуместно — тем более, что в большинстве случаев изложены риторически и некорректно.
Медведев пишет: «Было практически ликвидировано казачество. «Раскулачено» и обескровлено крестьянство
».С чего он взял, что было «ликвидировано казачество»
— неизвестно. Казачество, как и крестьянство в целом — было неоднородно. Но вот почему «раскулачивание» нужно причислять к трагедиям и объявлять тождеством «обескровливания крестьянства»… Кулаками считались в первую очередь те, кто жил за счет батраков, использовал наемную силу бедноты. Кулаков было примерно 4–5 % крестьянства, бедняков было около 30 %. К концу 20-х гг. между ними разгоралась потихоньку новая гражданская война: либо 30 % (миллионов) бедняков должны были уничтожить 5 % (миллионов) кулаков, либо последние должны были одержать верх над первыми и подавить их стремление к свободной жизни. Власть встала на сторону бедняков — что вытекало из ее природы. Наверное, Медведев встал бы на сторону кулаков — тогда ему пришлось бы подавлять не 5 % от всех крестьян, а 30 % — но это был бы его выбор. Обвинив власть того времени в том, что она выступила на стороне неимущих против имущих — Медведев просто признал, что и тогда, и сегодня его пристрастия на стороне имущих. На стороне тех, кто живет чужим трудом — а не на стороне тех, кто работает.При этом заявлять, что экономическая ликвидация кулачества как класса «обескровила крестьянство» — значит, признавать, что сила крестьянства — не в тех, кто работает и живет за счет своего труда, а в тех, кто сидит на шее у последних и живет за их счет. То есть Медведев, по существу, признался, что он не с теми, кто работает сам — а с теми, кто живет, присваивая себе труд последних.
Медведев пишет: «Политическим преследованиям подверглись и интеллигенция, и рабочие, и военные»
. Но тем самым он опровергает артикулируемое им утверждение: «о людях, отправленных в лагеря и ссылки, лишённых гражданских прав за «не тот» род занятий или за пресловутое «социальное происхождение». То есть признает, что репрессии осуществлялись не по признаку социального происхождения, а по признаку (пусть ложно вмененному) — антиконституционной деятельности. То есть — сам себя опровергает и доказывает лишь то, что сам не понимает, что он написал.Медведев пишет: «Подверглись преследованиям представители абсолютно всех религиозных конфессий»
, — и что? Они же подвергались репрессиям не за принадлежность к конфессии — что вытекает из того, что они представляли все конфессии — а за свою деятельность. Если же Медведев полагает, что принадлежность к конфессии или сословию священников должна освобождать от ответственности за деятельность — то он действительно очень странный юрист.Вообще, пассаж: «Давайте только вдумаемся: миллионы людей погибли в результате террора и ложных обвинений — миллионы. Были лишены всех прав»
, попросту недобросовестен и нечестен.Прежде всего, потому, что пострадавшие за свою антиконституционную деятельность смешиваются с теми, кто пострадал невинно, а также потому, что погибшие, т. е., в первую очередь приговоренные к смертной казни, смешиваются с осужденными на заключения и ссылки.
Восклицание «миллионы, миллионы» — сознательно затемняет существо дело. И потому, что при такой артикуляции начинает казаться что их (миллионов) было нескончаемо много. А их было все-таки не «нескончаемо много», а конкретно четыре.
Четыре миллиона репрессированных, в том числе 800 тысяч приговоренных к высшей мере. Либо слова «миллионы, миллионы» не нужно было относить к погибшим, либо не нужно было их произносить.
Точно также странно сетовать на лишение прав тех, кто был осужден — осужденные по определению лишаются прав. Вопрос же не в этом — а в обоснованности или необоснованности самого осуждения.