Политики, предатели, пророки

Утверждая же, что «ничто не может ставиться выше ценности человеческой жизни» — произносящий эти слова утверждает именно, что человек — это животное. Утверждает, что, например, жизнь человека как таковая — важнее, например, его свободы и достоинства. Соответственно — что лучше жить рабом, чем погибнуть, восстав против рабства.

Амбиции можно не иметь — но если ты их имеешь, то должен быть готов за них платить.

Если Медведев провозглашает задачи достижения развития — он должен осознавать, что за них придется заплатить. И деньгами. И ресурсами, И напряжением в работе. И нервами. И все это — нужно будет взять там, где это есть — и направить туда, где этого нет — на фронт развития. А значит — все это не достанется кому-то другому. Тому, кому досталось бы, если бы не пришлось решать задачи развития. То есть развитие будет требовать потерь от тех, кто мог бы обойтись и без него. Кому и так хорошо. Но если это требует от них потерь и противоречит их интересам — значит, они будут сопротивляться такому развитию событий.

И тогда и Медведеву, и стране придется выбирать — преодолевать (то есть, подавлять) это сопротивление или отказываться от амбиций развития.

И все это и вместе, и по отдельности означает горе и потери для определенных групп населения.

Призывая к решению провозглашенных задач, Медведев отчасти справедливо говорит о том, что кроме нас никто их не решит, и бесспорно значимо проводит линию преемственности, обращаясь к дате 65-летия Победы, призывая считать ее своей — и отмечая ответственность современного российского общества за то, чтобы победить и при решении сегодняшних задач.

Но только если он ссылается на ту Победу, и если хочет этим призывом, по сути, мобилизовать общество на новую — он совершает ошибку, предваряя призыв к подобной мобилизации вокруг «общего дела» актом раскола и посыла к информационной гражданской войне: потому что, затрагивая вопрос оценки событий предвоенных десятилетий — в том ключе, как он его затронул — он как раз раскалывает общество, актуализирует ту линию разъединения, по которой нет, и в ближайшем будущем не будет согласия.

И тогда ему тоже нужно выбирать — сплочение во имя решения поставленных задач, либо раскол и противостояние по отношению к событиям семидесятилетней давности. Наивно и нелепо объявлять войну более чем половине страны — и надеяться, что после этого данная половина кинется поддерживать тебя в твоих начинаниях.

Глава 7 Помнившие о будущем

Вспомнить о будущем. Стругацкие

Красные диссиденты

Был 2010 год. Исполнилось 85 лет со дня рождения Аркадия Стругацкого. Телевидение откликнулось на это несколькими сюжетами, канал «Дом Кино» показал несколько кадров из его интервью давних лет и снятый по их с Борисом Стругацким сценарию фильм «Чародеи». Этим все воспоминания и ограничились.

Робко поднимавшийся вопрос об увековечивании памяти А. и Б. Стругацких (а вскоре за этим умер и Борис Стругацкий) — так и не был решен.

В этом году у Аркадия — юбилей. Ему исполнилось бы 90 лет. Ленинградец. Чудом выживший и потерявший отца в блокаду, военный разведчик. Классик литературы…

Посмотрим, как вспомнят о нем в связи с юбилеем…

Братья Стругацкие одними воспринимаются как лучшие отечественные фантасты, другими — как скрытые диссиденты, занимавшиеся саркастическими пародиями на советское общество.

Если с первой оценкой спорить практически невозможно, то вторая является не просто спорной, она, по сути, принижает значение писателей. Это, примерно, то же самое, как если бы Вольтера характеризовали как несогласного с практикой правления Людовика XV, а Маркса — как одного из критиков императора Луи Бонапарта.

Вопрос о том, были ли Стругацкие диссидентами и критиками советской власти, весьма непрост. Есть немало оснований полагать, что их позиция была скорее «антидиссидентской», и в ряде своих романов они как раз показывают те последствия, к которым приводит возведенная в самоцель установка на разрушение существующей системы. И если они и были диссидентами, то скорее «красными диссидентами»: не теми, кто отрицал социалистический вектор и коммунистическую идеологию, а теми, кто понимал коммунизм отлично от того, как понимала его власть. Если, по словам Бориса Стругацкого, коммунизм — это общество свободных людей, занятых любимым трудом, и ни в чем не находящих большего удовольствия, нежели в своей работе, то для власти, по его мнению, он был обществом, где все люди с чувством глубокого удовлетворения исполняют ее решения. Строго говоря, при такой постановке вопроса нельзя не увидеть, что первая точка зрения куда больше соответствовала изначальным марксистским представлениям о коммунизме, нежели вторая.

Но важнее другое. Стругацкие были интеллектуально и функционально масштабнее, нежели просто популярные фантасты или политические оппоненты власти.