Политики природы

141 Обоснование, подобно благоразумию, разделяется практически всеми: каждый считает, что он может объяснить поведение другого. Известен знаменитый случай, когда лорд Кельвин, физик, намеревался существенно сократить продолжительность существования солнечной системы, тогда как биологи, вдохновленные Дарвином, утверждали обратное, чтобы обосновать процесс эволюции. Биологи вежливо возражали и продолжали мыслить в категориях сотен миллионов лет, несмотря на запрет физиков, которые в ту эпоху пользовались куда большим престижем. Феномен эволюции «настаивал» на собственном существовании, несмотря на отсутствие физической теории, способной его ограничить или объяснить. И у биологов были все основания отстаивать свою загадку, потому что вскоре физики обнаружат радиацию и смогут наконец определить, что продолжительность жизни солнца сопоставима с биологической эволюцией. Прекрасный пример того, как проблема сопротивляется преждевременным решениям… Распространите пример подобного сопротивления на другие случаи, и вы получите определение демократии как автономии в постановке проблем. Именно тогда, когда «широкая публика» настаивает на том, чтобы ставить свои вопросы, защищаясь от обвинений в иррационализме со стороны некоторых научных лобби, она более всего соответствует критериям научности.

142 В (политической) эпистемологии этот предрассудок встречается буквально повсюду. Для определения рациональной силы фальсификационизма Лакатос дает точное определение выборов! Но эта параллель не приходит ему в голову, так как для него «политика» означает вторжение краснокожих, прерывающих due process единственно возможной Науки (Lakatos Imre. Histoire et méthodologie des sciences: Programmes de recherche et reconstruction rationnelle. [1994]. Рус. пер.: Лакатос И. История науки и ее рациональные реконструкции // Избранные произведения по философии и методолгии науки / Пер. А. Л. Никифорова. М.: Академический проект, 2008). Противоположную точку зрения можно найти у Мишеля Каллона (Callon Michel. «Representing Nature, Representing Culture». [1995]).

143 Напомним о прекрасном примере швейцарского референдума по поводу генетически измененных организмов. Ни один ученый, достойный этого звания, не упустил возможности дать свой совет относительно возникновения экспериментальных полей, антибиотиков, цветения кукурузы или рапса. Однако затем потребовалось грубое вмешательство политиков, чтобы к консультациям присоединились люди, которые смогут непосредственно «воспользоваться» благами генетики. О них-то как раз и забыли… Привлекая ученых, мы отдаем должное требованиям Хабермаса («Являются действительными только те нормы, которые приняты всеми лицами, участвовавшими в их рациональном обсуждении». Habermas. Op. cit. 1996. P. 107), который не мог сделать их применимыми на практике, так как выгнал из своего града людей, подобно тому, как Платон выгнал художников.

144 Мы можем пристально наблюдать за подобным сотрудничеством на примере появления Региональных водных комиссий (CLE), которые должны предоставить план распределения водных ресурсов для каждого бассейна водоема: Latour. Op. cit. 1995b. Иногда согласие достигается за счет того, что обнаруживаются новые запасы воды благодаря гидрогеологии, иногда – за счет того, что изменятся сторона, интересы которой защищает один из официальных представителей: земледелец, пришедший в комиссию, чтобы защитить свое право на ирригацию, превращается в защитника реки. «Мы», которое он представляет, изменило смысл. Подобное урегулирование невозможно, если мы имеем природу с четко зафиксированными границами и общество с четко установленными интересами. Другими словами, с одной стороны, сциентизм в естественных науках, и сциентизм в науках социальных – с другой.

145 Теория принятия решений – это наследие мифа о Пещере, потому что она забывает указать, что мы принимаем решения как относительно фактов, так и относительно причин (вклад наук в выполнение задачи № 4). С другой стороны, начиная с того момента, когда слово «решение» относится к нахождению установленных фактов, эта теория утрачивает свою категоричность и произвольность, становясь «нахождением» выхода, который имманентен ситуации. Макиавелли становится ученым; Суверен – лаборантом; слово «решение» изменяет свой смысл и больше не колеблется между суверенным суждением о фактах и произволом Суверена.

146 В пятой главе мы вернемся к важнейшему определению врага•, которого мы не должны унижать, потому что он может стать нашим союзником. Мы сделаем его синонимом экстернализации•.