Политики природы

125 Подтверждение чему можно найти в замечательном пассаже из книги Поланьи «Великая Трансформация. Политические и экономические истоки нашего времени» (Polanyi Karl. La Grande Transformation. Aux origines politiques et économiques de notre temps. 1983. [1945]): «Это был новый отправной пункт для политической науки. Подойдя к человеческому обществу с животной стороны, Таунсенд обошел, казалось бы, неизбежный вопрос об истоках и основах правления и таким образом ввел в анализ человеческого мира понятие о новом типе закона – концепцию законов Природы. Гоббсово пристрастие к геометрии, одержимость Юма и Гартли, Кенэ и Гельвеция поиском «ньютонианских» законов в обществе сводились по существу к простой метафоре: они горели желанием открыть универсальный закон, столь же универсальный для общества, сколь универсальной является сила тяготения для Природы, однако мыслили его как закон по характеру своему человеческий… Если же, согласно Гоббсу, «человек человеку волк», так это по той причине, что вне общества люди ведут себя как волки, а вовсе не из-за наличия каких-то биологических факторов, общих для волков и людей. В конечном счете это объяснялось тем, что тогда еще никто не мог вообразить такое человеческое сообщество, которое не предполагало бы закон и государственную власть. Однако на острове Хуана Фернандеса не было ни закона, ни правительства, и тем не менее равновесие между козами и собаками поддерживалось… Чтобы поддерживать это равновесие, никакого правительства не требовалось; оно восстанавливалось муками голода, с одной стороны, и недостатком пищи – с другой. Гоббс доказывал необходимость деспотической власти, исходя из того, что человек подобен зверю; Таунсенд же утверждал, что человек на самом деле есть зверь и именно по этой причине правительственное вмешательство требуется ему лишь в минимальной степени. С этой неведомой прежде точки зрения свободное общество можно было рассматривать как состоящее из двух видов – собственников и работников. Число последних ограничивалось количеством пищи, и пока защита собственности надежно обеспечивалась, можно было не сомневаться, что бич голода принудит их к труду. Судьи здесь были попросту лишними, ибо голод учит порядку и дисциплине лучше всякого судьи. Апеллировать к последнему, как язвительно заметил Таунсенд, значило бы «обращаться к более слабой власти, имея возможность воззвать к более сильной» (Поланьи К. Великая трансформация. Политические и экономические истоки нашего времени / Пер. А. А. Васильева, С. Е. Федорова, А. П. Шурбелева, под ред. С. Е. Федорова. СПб: Алетейя, 2002. С. 130).

126 Мы сделаем неактуальным вопрос: нужно ли доверить экономику рынку или государству? Это вопрос столь же искусственный, как и спор о том, являются ли ученые реалистами или конструктивистами; или же о том, должна ли политика быть антропо- или физио-центричной. Относительно власти наблюдения• см. пятую главу. Кстати, у Дьюи можно найти аргумент, сходный с тем, что приведен у Поланьи: Dewey. Op. cit. 1927, 1954. P. 91.

127 Знаменитые строки Теннисона, ставшие расхожим описанием дарвинизма:

Man…

Who trusted God was love indeed

And love Creation’s final law —

Tho’ Nature, red in tooth and claw

With ravine, shriek’d against his creed

Tennyson, «In Memoriam A.H.H.» (1850), Canto 56

[Человек…

Который верил, что Бог есть любовь

И любовь – окончательный закон Создания

Но Природа, с кровавыми от крови клыками и когтями

Возопила о другом, разрушая эту веру

Тениссон, «In Memoriam A.H.H.», Песнь 56]

128 Анализ экономики как обходного маневра, необходимого для того, чтобы избежать политики, можно найти у Карла Шмитта в Понятии политического (Schmitt Carl. La notion de politique suivi de Théorie du partisan. 1972 [1963]): «Именно когда она остается аполитичной, эксплуатация людей на экономической основе, избегающей даже видимости политической ответственности, представляется нам чудовищным обманом» (p. 124). Для Шмитта экономика в XIX веке приходит на смену религии, в XVIII – предшествует технологии, в XX веке находит способы лишить политику всякого значения.