Политики природы

115 Ни один мой доклад по социологии наук во Франции не обходился без того, чтобы мне не поставили в упрек дело Лысенко, за которым в промежутке в три минуты следует вопрос о «еврейской науке» нацистов (порядок может меняться, но временной промежуток неизменен). Те, у кого есть сомнения в нравственном облике изложенной здесь двухпалатной системы, могут испытать ее, подвергнув двум обязательным пыткам, практикуемым эпистемологической полицией. Дело Лысенко не говорит о вторжении политической идеологии в науку под названием «генетика», а совсем наоборот – о вторжении Науки в политику, в данном случае – научных законов истории и экономики. В красном тоталитаризме обходные маневры в виде Науки и насилия, Right и Might укрепляют свои позиции и приводят одновременно к скверной политике – не производятся консультации ни с производителями картофеля, ни с генетиками – и к скверной науке – так как не удается ни проследить влияние генов, ни зафиксировать влияние климата и способов обработки. Тот факт, что социологу наук вроде меня приходится отвечать на обвинения в том, что моя работа близка к релятивизму неонацистов (см., например, «выступления» Жан-Жака Саломона и Жана-Франсуа Ревеля о «деле Сокала»: Salomon Jean-Jacques. Le monde. 31–12–1997; Revel Jean-Francois. Le point. 21–3–1998) ярче всего свидетельствует об уровне дискуссии во Франции. Но сколько секунд потребуется, чтобы понять, что научные амбиции нацистов не отвечают ни требованиям озадаченности, ни консультации, ни публичности, ни закрытия? Насильственно сократить все процедурные задержки, диктуемые науками и политикой, чтобы прийти к непреложным законам истории и расы, во имя которой можно с чистой совестью совершать массовые убийства, не является целью, стоящей перед социологией наук. Я надеюсь прожить достаточно долго, чтобы иметь возможность говорить о науке, не испытывая стыда за своих оппонентов, опускающихся до подобных обвинений. Они действительно дают нам удобные средства для того, чтобы изменить наш инструментарий, который так или иначе придется обновлять, так как он до сих пор был наспех упакован вместе с левыми партиями, Наукой, Францией, прогрессом, рационализмом, антиклерикализмом и модернизаций под именем универсальной республики. Наступающий век, возможно, будет благоприятствовать этому больше, чем наконец завершившийся, а республика• политической экологии будет менее боязливой, чем французская.

116 На протяжении двадцати пяти лет я воздерживаюсь от участия в обсуждении этой малозначительной проблемы: в силу чего мы так легко принимали историю ученых и почему так сложно было приписать вещам, открываемым этими учеными, хотя бы немного подлинной историчности? Слишком быстро разделив историю наук и онтологию, мы запрещали себе участвовать в обсуждении этой довольно любопытной аномалии.

117 Что не стоит путать, несмотря на кибернетическую метафору, с многочисленными попытками социологов обойти политику при помощи биологизированной или натурализованной теории социального, как, например, у Лумана. Словарь, который мы пытаемся составить, остается в полном смысле слова политическим.

118 Это позволяет нам прояснить различие, которое встретилось нам в первой главе, между модернистскими и немодерными или же рискованными объектами•. Асбест, который мы взяли в качестве примера, характеризуется крайней медлительностью, с которой исключенные вернулись к обсуждению этого «совершенного» изоляционного материала: Франции потребовалось около тридцати лет, чтобы заболевания легких стали неотъемлемой частью определения этого инертного материала, этого чудо-продукта и чтобы присутствие этих больных, после их возвращения в коллектив, наконец-то озадаченный этим вопросом, привело к разрушению многих тысяч квадратных метров офисных зданий и школ. Рискованному соединению, носящему цивилизованный характер, потребовалось бы куда меньше времени, чтобы перейти от внешней среды к внутренней (см. примечание 40 к четвертой главе): те, кого только что исключила власть упорядочения, быстро предупредили бы власть принятия в расчет. По крайней мере, при помощи именно этого свойства мы позднее определим цивилизацию•, что также позволит нам извлечь пользу из принципа предосторожности.

119 Мы подробнее вернемся к этому важнейшему свойству, когда затронем в пятой главе понятие коллективного опыта•, и к особому виду нормативности, который позволит определять его направление. Мы воспользуемся им для определения третьей власти, которую мы называем властью наблюдения•, что позволит нам представить, используя нехитрые производственные термины, что-то вроде «контроля качества» за «трассируемостью» процедур.

Примечания к четвертой главе