Политолог

Как было условлено в прежние дни, нефтяной магнат Арнольд Маковский, отправляясь в свои сибирские нефтяные угодья, пригласил в путешествие Стрижайло. К этому времени магнат успел прочитать черновик мюзикла «Город счастья», у него имелись некоторые замечания, и он хотел, чтобы Стрижайло погрузился в атмосферу его «нефтяной империи», проникся подлинными впечатлениями, столь необходимыми для мюзикла.

В урочный час Стрижайло оказался на Успенском шоссе, где двигалась нескончаемая вереница иномарок, каждая из которых обнюхивала выхлопную трубу впереди бегущей. Дом Маковского, напоминавший инопланетный корабль, как и в первый раз, восхитил Стрижайло. Глядя на его хрустальные галереи, округлые палубы, ажурные переходы, любуясь сверкающей опорой, которой он касался цветущего газона, Стрижайло вдруг подумал, что хорошо бы выселить Маковского из этого космического дворца и самому в нем поселиться. Громадный охранник с непомерным туловищем и маленькой головой просил подождать перед домом, и скоро по лестнице, напоминавшей трап, легко сбежал Маковский, в белых брюках, спортивном джемпере, широколобый, с волевым носом римского патриция, с приветливой улыбкой негроидных губ.

– Наше путешествие не займет много времени. Я хочу принять участие в празднике «Золотой шаман», что проходит ежегодно в нашем «Городе счастья». Это главный, «имперский» праздник «Глюкоса», который я не могу игнорировать. Вам же будет полезно увидеть воочию наше северное чудо. – С этими словами Маковский направился через газон по тропинке, туда, где краснели сосны и сквозь стволы тускло белел алюминиевый фюзеляж самолета.

Б-29, окруженный бором, был готов принять пассажиров. На алюминиевом корпусе, рядом с бортовым номером 44–86292 красовалась эмблема «Глюкоса» – рыжий глаз хищной птицы с жестоким зрачком, который точь-в-точь повторял правый глаз Маковского, дрожащий под рыжей бровью то ли от хохота, то ли от ненависти.

– Глаз вопиющего в пустыне, – прошептал Стрижайло.

Поднявшись на борт, он не увидел белоснежного диспетчерского зала с мониторами, графиками, показателями нефтедобычи, ценами на нефть и бензин. Интерьер был абсолютно иным. В нем размещался теннисный корт с подстриженной, вкусно пахнущей травой. Плавательный бассейн с лазурной водой, окруженный античными колоннами. Уютный ресторан в стиле тропикаль.

– Мы приятно скоротаем полет и успеем обменяться идеями. – Маковский широким жестом предлагал Стрижайло пользоваться благами, при этом янтарный мерцающий глаз наблюдал, какое впечатление произвело на гостя убранство.

Сквозь прозрачные ромбы кабины с пилотами в форме американских ВВС было видно, как сложились и упали в разные стороны окружавшие самолет деревья, как хвойная подстилка стала раздвигаться, будто на ней расстегивали уходящую в бесконечность молнию. Взревели пропеллеры, машина разбежалась по бетонной полосе и взлетела столь мягко, что лишь слабо колыхнулась бирюза в бассейне и попугай какаду в ресторане тропикаль выругался по-английски: «Ши-и-ит» – и закачался на золоченом кольце.

Они летели над Среднерусской равниной, над летними лесами и реками, и Маковский предложил Стрижайло поиграть в теннис. Облачились в шорты, вооружились ракетками. Корт был зеленым, благоухал травой, ракетки были изящными, теннисные мячи великолепно отскакивали.

– Мне понравилось либретто мюзикла, – произнес Маковский, жонглируя мячом и ракеткой. – Отдаю должное вашей изобретательности. Но мне кажется, нужно усилить тему аборигенов, которые порвали с шаманизмом и стали кто раввином, кто православным батюшкой, кто муфтием. Мы воочию увидим этих обращенных. Затем, мне кажется, средствами музыки можно выразить красоту и мощь «либеральной империи». Я покажу вам место в тундре, где берет начало «труба мира», по которой русская нефть омывает человечество, соединяя религии, культуры и расы, что соответствует тезису Достоевского о «всемирности русской души», синонимом которой является нефть. И наконец, финальная сцена, где танцуют восемь шаманов, которые оказываются членами «восьмерки», – сама по себе остроумна. Но нужно учитывать, что на премьеру мюзикла соберется весь дипломатический корпус, а также действующий Президент Ва-Ва и его сатрап Потрошков. Нельзя ли этих двоих изобразить в мюзикле в виде аллегорических «теней прошлого», которые исчезают, как полярная тьма, при свете вечного дня, олицетворяемого корпорацией «Глюкос»?