Политолог

Луна лица кусала его. Луны грудей брызгали млечной влагой. Большая луна живота погружала его в дышащую мякоть, и он был готов превратиться в тень на сверкающей белизне, чтобы астрономы с изумлением разглядывали его в телескоп. Луны колен больно сжимали бока, и он не знал, какой из лун отдать предпочтение, в какую вонзить заостренный флагшток со звездно-полосатым флагом.

Неожиданно Соня Ки сбросила его с себя, повернулась спиной, упираясь локтями и коленями в землю. Он увидел ее спину и ягодицы, сплошь покрытые отпечатками трав, на которых она только что возлежала. Их обилие, утонченный рисунок восхитили его. Это напоминало гербарий, возвращало в детство, когда, любознательный и усердный, он собирал по заданию любимой учительницы свою первую коллекцию. Отпечатки на лопатках и ягодицах Сони Ки умиляли его. Он не давал им померкнуть, делал все, что было в его силах, дабы узоры и линии оставались рельефными, не погасли на розово-белой спине.

Здесь были изящные отпечатки осоки и ее цветущих метелок. Резной и прелестный папоротник с мохнатой нераспустившейся почкой. Мелкие и твердые листья брусники с завязями ягод. Крохотные листики карликовой березы и ее робкие веточки. Береза покрупнее, чьи изогнутые ветви и наивные свисающие сережки выдавали вид «плакучего» дерева. Были отпечатки хвойных растений. Можжевельника с пушистыми иглами. Елки с высоким прямым стволом и раскидистыми лапами, которые отпечатались вместе с сидящей белкой и проворной сойкой. Огромная раскидистая сосна оттиснула свою пышную хвою вместе с гнездом полярной совы, из которого выглядывала глазастая недоверчивая птица с мохнатыми ушами и загнутым клювом. Здесь были представлены лиственные деревья – липа, ясень и клен вместе дятлами и маленьким медвежонком, залезшим полакомиться молодыми побегами. Орешник отпечатался вместе с сохатым, который силился дотянуться до зеленых орехов. Дуб оттиснулся вместе с выводком кабанов, падких до желудей. Особенно эффектно выглядел отпечаток финиковой пальмы со стаей макак, решивших, не дожидаясь созревания, совершить налет на лакомые плоды. Банановые листья оставили на спине изысканный орнамент своих жилок, а гроздь бананов отпечаталась так, что их хотелось съесть, прямо здесь, на спине Сони Ки. Особенно поразил Стрижайло отпечаток африканского баобаба с могучим стволом и громадной кроной, на которой гнездилась колония птиц марабу и под которой отдыхало стадо утомленных слонов. Он занимался любовью с Соней Ки, а ему казалось, что продирается сквозь джунгли, как экспедиция Ливингстона, рассекая отточенной сталью сплетения лиан и кустарников.

– Соня, может быть, хватит? – робко взмолился Стрижайло, всматриваясь в отпечаток гималайского эдельвейса, растущего на высоте трех тысяч метров выше уровня моря. – Может, на этом закончим?

Она оглянулась на него луновидным лицом с черными дугами бровей, под которыми пылали страстью черные глаза колдуньи. Глаза округлились, наполнялись желтизной, брызнули зелеными искрами. Вся она покрылась мелкой блестящей шерстью, серебристой, с серыми пятнами. Спина гибко изогнулась, из нее вырос длинный пушистый хвост, ударив Стрижайло по губам. Соня Ки превратилась в росомаху, издала мяукающий истошный вопль, впилась когтистыми лапами в землю, изнемогая от неутолимой похоти. Стрижайло почувствовал звериный приток ярости, вонзился в нее, хотя мешал изгибающийся хвост, которым она колотила его по бокам. Он сам превратился в урчащего, жутко хрипящего кота, покрытого шерстью, усатого, с зелеными зрачками. Вцепился в близкий загривок мокрыми клыками, драл когтями, а она гибко скакала, мчала его на себе по тундре, по цветущему багульнику, алому кипрею, перескакивая ручьи, переплывая озера, а он рвал ее когтями, вонзался в нее, стараясь изнутри достать ее жаркую ревущую пасть с вываленным языком.

Внезапно она увеличилась, поднялась на высоких тонких ногах. Ее мех стал стеклянным, в розоватых пятнах. Змеевидный хвост сменился трепещущим пушистым отростком. Повернула к нему длинную шею, на которой жарко дышала голова молодой оленихи, пламенели восхищенные лиловые глаза, на нежных больших губах вздувался перламутровый пузырь. Он сам превратился в пятнистого оленя, неистового самца. Вставал на задних ногах и сверху рушился на ее нежную спину, ударял что есть мочи копытами. Вторгался своей твердой бушующей плотью туда, где в жаркой темноте дышало неоплодотворенное чрево, желая наполниться плодоносным бурлящим семенем. Они ревели, оглашали тундру любовными трубами. Ходили ходуном, разбрасывая копытами ягель. Он норовил ударить ее больнее отростками великолепных рогов. Она прогибалась под его тяжестью и восхищенно ревела.