Политолог

Еще большее впечатление произвело на него учение о «втором христианстве». Оно выглядело как гигантский проект, рассчитанный на несколько тысяч лет, заложенный в историю человечества самим Господом Богом, который и был единственно великим политологом. Определял ход времен, разыгрывал бесконечную смену сценариев, где менялись исторические и культурные эпохи, философские и этические системы, – неуклонно двигали человечество в предопределенном направлении. И от этого захватывало дух. Он, мастер политтехнологий, казался себе исполнителем Божественного замысла, пророком, через которого Бог являет миру свою провиденциальную волю, соучастником Бога в Его историческом творчестве.

Облученный в подземелье таинственным полем, испытав перед стеклянными банками сотрясение всех своих органов и телесных частичек, он пребывал в непреходящем возбуждении. Его молекулы продолжали бушевать, вскипали, сталкивались друг с другом в противоборстве. Словно в организме шла война, одна его часть восстала на другую. Было ощущение, что в нем боролись две личности, два «гена», и это каким-то образом было связано с учением о «втором христианстве». Возникала еретическая мысль о том, что в нем жили одновременно две души – одна тянула его в погибель, а другая тщетно стремилась в рай.

И среди этих фантастических, ужасных и сладостных переживаний одно наполняло его острой болью, слезной жалостью и любовью, чувством беспомощности и ущербной зависимости, – его сын, взращиваемый в целлофановой матке, эмбрион, зародившийся из икринки палтуса и его, Стрижайло, генетической частицы. Его созревающее отцовство дарило ему незнакомые прежде чувства, переливы тончайших состояний, где ошеломляюще звучали такие слова и понятия, как «семья», «брак», «наследник». Все его действия зависели теперь от этого беспомощного, безгласного, но такого любимого существа, чей выпуклый лоб, крохотный носик, сжатые кулачки и скрюченные ножки повторяли его, Стрижайло, черты, формы его сильного, чувственного тела. И хотелось тотчас отправиться в «Рамстор», в рыбный отдел, чтобы увидеть ту, которая подарила ему сына и которую он должен отныне считать своей женой и подругой.

В громадном продовольственном магазине продавались не просто продукты питания, не столько белки, жиры и углеводы, сколько разнообразные, бесчисленные в своих оттенках вкусовые впечатления. Изысканные гастрономы, изучавшие раздражители слизистых оболочек рта, нервные окончания гортани, сладострастные трепеты языка и губ, предлагали покупателям мясо рыб и животных, изделия из муки и овощей, напитки, подливы и соусы таким образом, чтобы каждый продукт создавал неповторимое вкусовое ощущение, непередаваемое гастрономическое вожделение. Этих впечатлений было столько, что, будучи переведены в музыкальные образы, они складывались в грандиозную симфонию Шостаковича, не написанную, а лишь замышленную, – Двенадцатую, Гастрономическую.

Войдя в магазин, проходя сквозь вереницы серебристых тележек, в которых покупатели толкали к кассам «оргазмы желудка», Стрижайло поспешил в рыбный отдел, где надеялся найти ту единственную, которая являлась ему женой.

Рыбный отдел дышал женственностью и той таинственной напряженной страстью, с какой невеста ожидает появления жениха. Среди мелкого влажного льда, усыпанные кристаллическим блеском, лежали семги, огромные, серебряные, как зеркала, с белыми мягкими животами, изумленными золотыми глазами. Царственно-прекрасные, пленительно-обнаженные, напоминали русских цариц, как их рисовали Боровиковский и Левицкий, – пышные груди, обнаженная шея, величественная осанка, нега лица. Хотелось припасть губами к этой белизне, к влекущей наготе, усыпанной бриллиантами, выступающей из парчовых корсетов. Но Стрижайло оставался к ним равнодушен. Не было среди них той единственной, которая подарила ему сына.

Тут же выставляли напоказ свою блистательную, чуть холодную красоту пятнистые кумжи, изящные форели, надменные белуги. Породистые красавицы, утонченные в интригах. Придворные фрейлины, ненасытные в сладострастии. Светские львицы, мстительные в любви. Они смотрели на Стрижайло жадными, играющими глазами. Их совершенные формы, призывные декольте, обнаженные запястья, выступающие из корсетов соски влекли и кружили голову. Но Стрижайло лишь бегло оглядел их великолепный строй, не находя среди них своей избранницы, посланной ему судьбой.